В бурном потоке

Распухшее от слез, курносое, как у мопса, лицо фрейлейн Шёнберг пошло пятнами.

— Дело в том, барыня, что омары еще не доставлены.

— И я узнаю об этом только сейчас? Нет, замолчите. Не желаю я слышать ваших отговорок. Как это можно? Разве вы позабыли, что я вам вчера вечером всячески внушала? Вы должны были еще раз напомнить поставщикам…

— Мы напоминали, барыня, и Липперт твердо обещал, что до часу омары будут здесь. Я уже несколько раз ему звонила, да буря, наверное, повредила телефонные провода; никак меня с ним не соединяют.

— Еще новости! А мне даже не докладывают! Я всегда говорила: не полагайся на слуг, и продадут и выдадут. — Дальше все шло в том же тоне. Каролина изливалась в жалобах на свою несчастную судьбу: сначала брата потеряла, единственного близкого родственника; потом это несчастье с катафалком; а в довершение всего — люди, прибывшие на похороны, не получат даже закуски comme il faut[2] и будут злословить по этому поводу до конца ее дней.

Каролина замолчала только тогда, когда Ябурек, задыхаясь, снова закашлялся.

— Уведите его сейчас же в его комнату, Шёнберг! — воскликнула она и стала торопить экономку судорожными жестами. — Нельзя же быть такой тупицей! А вы, Анна, — приказала она горничной, появившейся из-за спины фрейлейн Шёнберг, — помогите ей. В постель его! Живо! Живо!

Когда обе женщины, подхватив под руки старика, наконец удалились, у Каролины вырвался вздох облегчения. Однако лицо ее тут же снова помрачнело. Воздух наверняка полон миазмами гриппа. Ябурека необходимо отправить в больницу; одного смертного случая в доме хватит. Немедленно нужно все продезинфицировать лизолом!

Она опять потянулась было к звонку, но внимание ее было отвлечено карманными часами овальной формы, поблескивавшими золотом из нижнего отделения шкатулки для драгоценностей. Каролина поспешно нагнулась. Кровь бросилась ей в голову, но не только от быстрого движения. Она нажала пружинку от крышки часов. Сколько же лет прошло с тех пор, когда она, с радостным ребячьим любопытством, смотрела, как отец заводит эти часы и слушает их звон? Над кнопкой для звона были выгравированы весы, а вокруг них — изречение: «Время всегда во всё вносит порядок».

Интересно, лежат ли еще пряди волос под нижней крышкой? Каролине пришлось пустить в ход пилку для ногтей, чтобы открыть часы. Пряди оказались там: белокурая — это была ее, и светло-каштановая, шелковистая — Александра. Она ощупала взглядом столик, на котором обычно лежали щетка и гребень брата. На щетке осталось несколько волосков, прямых, белоснежных. А сам Александр… Ах, пусть время всегда во все вносит порядок, но на это уходит целая человеческая жизнь. Каролина положила часы на ночной столик и провела рукой по глазам. Когда она опустила руку, ей показалось, что у нее в глазах двоится: потом она убедилась, что да, действительно, под прядью Александра лежит еще одна, более темная.

«Значит, он все-таки сберег космы этой особы, которая от него удрала!» — подумала Каролина и при воспоминании об этой поздней любви Александра прямо закипела от злости. Осторожно извлекла она темную прядь, словно нечто опасное, ядовитое. «Хваленые волосы на висках Ирены с их медным отливом, тьфу! И, конечно, крашеные! Эта стерва его во всем обманывала».

Порывисто поднесла Каролина презренную прядь к огню свечи. В комнате едко запахло паленым волосом. Она вдыхала этот запах, раздувая ноздри. К ее брезгливости примешивалось некое сладострастное удовлетворение.

— Comme ça pue![3] — Каролина встряхнулась, подбежала к окну и распахнула его.

II

С улицы в комнату повеяло холодом и дождем. Каролина захлопнула окно, но рама тут же вновь распахнулась от сквозняка, — кто-то отворил дверь и остановился на пороге.

Оказалось — доктор Ранкль. Каролина узнала его по тому, как он щелкнул каблуками: с той особой прусской точностью, которой он придавал такое необыкновенное значение. Каролина сделала вид, будто не заметила его. Однако на Ранкля это, видимо, не произвело впечатления.

— Так вот вы где, тетя! А я ищу-ищу по всему дому… Простите, не слышу?

Каролина резко обернулась и вдруг сказала страдальческим и вызывающим тоном:

— Фридрих! Ужасно сквозит! Потом непонятно, почему ты стоишь и держишься за ручку двери.