В час битвы вспомни обо мне...

Я не смог удержаться от взгляда на грудь Луисы Тельес и мысленно прикинул ее размер. Может быть, лифчик ее сестры Марты не был маловат, может быть, у Марты просто была большая грудь? «Что я делаю, – подумал я, – как мне не стыдно пялиться на грудь и на колени Луисы Тельес!» Я знаю, что для меня (и для любого мужчины в любых обстоятельствах, даже самых печальных и трагических) это нормально. Нам нужно сделать над собой большое усилие, чтобы, глядя на женщину, не оценивать ее, но в ту минуту я чувствовал себя ничтожеством: свинья! она же тогда была еще подростком! – и все-таки я бросил оценивающий взгляд на ее бюст (молниеносный взгляд) и тут же опустил глаза в тарелку, даже положил в рот кусок (никто из нас не прикасался к еде после того, как Деан напомнил про день рождения той, у кого больше не будет дней рождения). Я не мог ей понравиться раньше, Луиса никогда раньше меня не видела, а ее голос не был похож на тот, что еще сотни лет будет звучать на моей пленке (если я не сотру ту запись): «…ладно, обязательно позвони мне завтра и все расскажи в деталях. Судя по всему, он ничего, но – кто знает. Честно говоря, не понимаю, как ты решилась на такое! Пока. И удачи тебе!» Я не хотел думать об этом, но, возможно, «тем типом» был именно я. Это было предпоследнее сообщение (точнее, последнее: предпоследнее было наверняка стерто – на него наложился электрический голос, который я потом слышал наяву, а Марта не услышит уже никогда), записанное перед тем, как я позвонил в дверь и она меня впустила. Может быть, решившись наконец встретиться со мной, Марта успела позвонить подруге или сестре и рассказать ей об этом («Придет один тип… Я его почти не знаю, но сегодня он ужинает у меня. Эдуардо в Лондоне. Не знаю, что из этого выйдет, но, может быть, что-нибудь выйдет») с тем же воодушевлением, с каким в юности говорят о предстоящей вечеринке («Подожди, пока я выберу, ладно?» – и только потом нажать кнопку звонка). Может быть, Марта оставила свое сообщение на автоответчике подруги или сестры, а та перезвонила ей именно в то время, когда Марта вышла (оставив малыша одного на несколько минут, как я потом оставил его одного на полночи) в ближайший «Vips», [31]чтобы купить мороженое «Haagen-Dazs» на десерт, или еще куда-нибудь. А может быть, она сказала не «один тип», а назвала мое имя и фамилию? Но тогда они знали бы мое имя, а Луиса никак не отреагировала на него, когда ее отец нас знакомил (разве что к этому времени она его забыла?). Может быть, Марта все-таки говорила с подругой или с сестрой, а не просто оставила сообщение на автоответчике? Может быть, они обсуждали меня («Мы познакомились на коктейле, на другой день он пригласил меня выпить кофе, он знает всех и вся, разведен, пишет сценарии и еще что-то» – я всегда рассказываю только это, я не рассказываю, что я негр или призрак, хотя, если нужно, – я этого не скрываю: знаю, что слушателям это всегда интересно). В тот вечер Марта тоже сомневалась (или воспользовалась своим правом выбора): сначала она позвонила Висенте, а может быть, и еще кому-нибудь, я был, скорее всего, запасным вариантом, и именно поэтому она умерла на моих глазах и в моих объятиях. Я уже сказал что причина ее смерти меня не интересовала, что я не хотел восстанавливать в памяти тот день или историю нашего с ней знакомства, не хотел узнать о ее жизни, о ее разваливавшемся браке, не хотел познакомиться с историей ее семьи. Я не хотел прожить за нее ту часть жизни, что не смогла прожить она. Я человек пассивный, я ничегоне хочу и ни к чему не стремлюсь или просто не знаю, чего я хочу и к чему стремлюсь. Проблемы находят меня сами: можно сидеть тихо и ничего не делать, – все усложнится само собой, ссоры и тяжбы возникнут сами по себе. Достаточно просто дышать (наше дыхание едва колеблет воздух – так колышутся легкие предметы, подвешенные на нитях), достаточно просто смотреть (наш взгляд так же напряжен и безразличен, как инертное колебание свисающих с потолка самолетов, неуловимое колебание, в конце концов неизбежно заставляющее эти самолеты начать ночную битву). И если сейчас я предпринимал какие-то шаги, то вовсе не потому, что хотел достичь определенной цели: я даже не хотел разгадать все тайны той пленки из автоответчика, которую я прослушал столько раз. Да это было и невозможно: ведь я на самом деле даже не знал, кому было адресовано одно из сообщении – Марте или Деану. А «тот тип» вполне мог оказаться человеком, с которым у Деана были дела, связанные с большим риском, и значит, обо мне Марта ни с кем не говорила и никто не знал, что это я был тем мужчиной, которого она выбрала на ту ночь – не для того, чтобы я переспал с ней, а для того, чтобы был рядом, когда она будет умирать. Может быть, думал я, – пережевывая мясо и лицемерно отводя взгляд от бюста Луисы, – ее желание могло показаться абсурдным, но с другой стороны, – оно было совершенно понятным: она хотела превратить мое незаконное присутствие той ночью в ее доме (уже после всего, что произошло) во что-то более достойное (самый лучший способ изменить прошлое – это посмотреть на него с точки зрения нашего настоящего, тогда оно покажется нам только прелюдией к тому, что случилось с нами в последнее время; чем дальше прошлое, тем лучше мы его понимаем, а полное понимание придет лишь в конце), словно она сочла несправедливым и неправильным то, что в последнюю минуту рядом с ней был почти незнакомый человек, который просто не упустил случай с ней переспать, и считала, что было бы справедливо, если бы этот человек стал близок с теми, кто был близок ей, и чтобы после ее смерти этот человек стал главным (или хотя бы важным или просто полезным) человеком для кого-нибудь из дорогих ей людей и, может быть, уберег их от чего-то. Я подумал, что такая возможность была предоставлена мне тогда же: ямог остаться на улице Конде-де-ла-Симера с малышом Эухенио, вместо того чтобы оставлять его наедине с трупом. Но я этого не сделал. Я мог бы также еще раз позвонить в Лондон, еще раз побеспокоить ночного портье из отеля «Вильбрахам» и предупредить мистера Бальестероса, известить его о том, о чем она хотела бы известить его с той самой минуты, когда поняла, что умирает (в жизни каждого есть четыре-пять человек, которые, как только с нами что-то случается, сразу должны узнать об этом. Нам невыносима мысль, что близкие могут не знать о нашей беде, думать, что мы счастливы, когда это уже не так, полагать, что мы женаты, когда мы уже овдовели, что у нас есть родители, а мы уже сироты, что рядом с нами есть кто-то близкий, а нас уже бросили, что мы здоровы, а мы в это время заболели. Или считают, что мы живы, а мы уже умерли). Но я не сделал этого: я боялся его гнева, я боялся за Марту, ведь она мне сказала в самом начале: «Ты с ума сошел! Позвонить ему! Да он меня убьет!» Но бессмысленно бояться, что убьют ту, которая и так уже мертва, а репутацию ее все равно уже не спасти: они знали, что я был с ней в тот вечер, то есть они знали, что с ней был мужчина. Так что я этого не сделал. Единственное, что я смог сделать, – это в течение нескольких дней немного развлечь ее отца.