В час ворон

Десять долларов – и ты можешь присоединиться к часовому туру по плантации «Сахарный холм». Если только ты достаточно безмозглая, чтобы расстаться с наличкой. Как я. Это был самый простой из пришедших мне в голову способов пробраться на недоступный третий этаж поместья и поговорить с Гэбби Ньюсом, особенно учитывая, что после смерти двух Ратледжей я была в этом доме врагом номер один.

По счастью, ни одного из семейных автомобилей у дома не было. Ни золотого «Файербёрд Транс Ам» Лорелей, ни белого кабриолета миссис Ратледж, ни красного «Корвета» Стоуна – орудия преступления, которым убили Адэйр. Кажется чудовищной несправедливостью, что семейство по-прежнему раскатывает по городу на этой штуке, будто выставляя напоказ охотничий трофей.

Я отмахиваюсь от гневных мыслей и концентрируюсь на том, зачем пришла сюда (хотя, заходя, я, возможно, сыпанула пригоршню пыли грецкого ореха и кладбищенской земли на крыльцо, приглашая любую желающую темную силу заглянуть на огонек).

Девушка в дешевом кринолине начинает последнюю экскурсию на сегодня:

– Уильям Тобиас Ратледж приобрел землю, которая в итоге стала плантацией «Сахарный холм», вдохновившись поездкой на Карибские острова. – Потом она воодушевленно описывает, что мы сегодня увидим.

Я тереблю в руках брошюру – единственный сувенир за мою десятку, и приглядываюсь ко второму коридору слева, ведущему, по словам Бекки, к частной лестнице, которой пользуется семья.

Гид избавляется от манерности и принимает более серьезный вид. Теперь она вещает о греховном прошлом, запятнавшем историю Юга, и все в комнате затихают. Она предельно честна в описании ужасных условий плантации. Вся история Юга до Гражданской войны вызывает у меня тошноту. Она держит долгую паузу, давая нам возможность переварить отвратительную правду, прежде чем перейти к описанию леденцов, которые изготавливали из урожая «Сахарного холма».

Она делает широкий жест в сторону основного холла, показывая туристам дорогу. Я мешкаю, чтобы оказаться в самом конце группы, а затем перепрыгиваю через бархатную веревку, отделяющую второй коридор. Он ведет меня к лестнице без указателей, по которой я поднимаюсь.

Поместье роскошное до безобразия: резные деревянные панели, дорогой антиквариат, изысканный декор. Господи Иисусе, вырасти я тут, была бы избалованной нахалкой.

Добравшись до верха, я достаю мастер-ключ, копию которого смогла сделать Бекки – у нее ушло на это больше недели, и открываю дверь на их личный этаж. Переступив через порог, я мысленно возвращаюсь ко времени, когда тетя Вайолет привела меня сюда, чтобы заговорить смерть отца миссис Ратледж – мистера Годфри Ньюсома.

Не надо было ей тащить меня сюда спасать этого гниющего человека.

В младшей школе многие дети думали, что Лорелей и Эллис – призраки. Ходили байки о двух детях, которые обитали на третьем этаже поместья «Сахарный холм».

Я все еще помню, как увидела их в окне, когда мы подъехали. Они стояли бок о бок, Эллис рядом с Лорелей, тарелка рядом с ложкой. Мальчик был надутый, как воздушный шар. Такой круглый, будто вот-вот лопнет. Девочка тоже была примечательной. С запавшими глазами, тощая как скелет и с унылым выражением на лице. Жалко выглядящие дети, которых не любили и о которых не заботились, несмотря на богатство.

В детстве я не знала о существовании школ-интернатов только для мальчиков и только для девочек, куда родители отсылают детей. О таких вещах можно было прочитать в книжках Эндрюс, вроде «Цветов на чердаке». Но близнецы Ратледж происходили из семьи потомственных богачей. Такие люди не могут взять на себя заботу растить детей.

Официальная комната для приемов была обширным бездушным пространством, несмотря даже на многочисленные антикварные предметы и картины маслом. Мы сидели там за игрушечным столом, более роскошным, чем любой кухонный стол, который я когда-либо видела, но детского размера.

Мы не обменялись ни единым словом, пока я ждала, что меня позовут.

Стулья были обиты красным бархатом. На столе красовался миниатюрный чайный сервиз из фарфора. В пятом классе я казалась себе слишком взрослой для детского чаепития, но Ратледжи были на год-два младше меня, так что это было нормально. Манеры у них были идеальными, но в их лицах не было ни единого намека на эмоцию. Тетя Вайолет фонтанировала от восторга по поводу чашек из настоящего фарфора.

– Разве не очаровательно? – спросила она.

Взрослые прячут свои переживания от детей далеко не так хорошо, как им кажется. Ее выдавало то, как она поглядывала на Стоуна Ратледжа, статуей застывшего в ожидании, пока она не умаслит меня.

Тетя Вайолет привела меня сюда заговаривать смерть без разрешения бабушки. Но любовь тети Вайолет к виски перевешивала ее страх перед матерью.

Затем мы остались одни.

Трое детей.

С дорогим фарфором, маленькими пирожными и горячим сладким чаем. Крошечные серебряные вилочки тихонько стучали. Чашечки нежно звенели.