В час ворон

Кудряшки Эллиса боролись с пытающимся усмирить их скользким блестящим гелем. Его свеженакрахмаленная клетчатая рубашка заставляла меня немного стыдиться своего неглаженного хлопчатобумажного платья. Он с охотой заглатывал сладости и пил чай, рассыпая улыбки с круглого лица. Он казался милым. Даже дружелюбным – как будто мы могли бы снова когда-нибудь поиграть, если бы им разрешили.

Не думаю, что им бы разрешили.

Голубое в цветочек платье с пышными рукавами на девочке было сшито из тонкого ситца. Настолько нарядное, что можно надеть в церковь на Пасху, но она надела его посреди недели на летних каникулах. Она не улыбалась. Я бы посчитала ее печальной, если бы не угрюмый взгляд. Может, она ревновала ко мне своего брата-близнеца. Или, может, не хотела, чтобы кто-то настолько недостойный играл с ее дорогим сервизом. Я не могла избавиться от чувства, что Лорелей Ратледж меня ненавидит, хотя мы до того дня ни разу не встречались.

Она ковыряла свои кубические пироженки – птифуры, так они, кажется, называются, – но не ела их. Просто превращала их в крошку, изображая, что ест их. Я помню, как хотела съесть ее пирожные, раз она не собиралась, и как все это время у меня урчало в животе. А еще там была смерть. Проскользнула под дверью комнаты их дедушки. Она висела в воздухе, густая, как патока. Пахла лошадиным стойлом, которое отчаянно нуждалось в уборке. Песня души старика звучала отдельными нотами без какой-либо системы – от этой бессвязной мелодии у меня сводило зубы.

Затем тетя Вайолет позвала меня, и я прошла в комнату мимо Стоуна. Он был не в силах смотреть на меня. В уголках его глаз прятался стыд. Стыд, а еще горечь, как будто ему было жалко меня за то, что я собиралась сделать. Мне хотелось коснуться его и уверить, что все со мной будет в порядке, меня звали за этим не впервые.

Бархатные шторы тянулись от самого потолка, впуская тонкий лучик света. Было сложно разглядеть детали в тусклой, пыльной комнате, но мои глаза нашли Годфри Ньюсома, пытающегося цепляться за жизнь. Кровать с высокими мрачными деревянными балясинами и застеленная кроваво-красным бельем была похожа на величественного зверя. Миссис Ребекка Ратледж сидела на противоположной стороне кровати от отца с отчаянием и испугом в глазах. Это была высокая кровать, достигающая моей груди. Суровая и крепкая, она казалась неудобной для спанья. Я встала рядом с мистером Ньюсомом и протянула ему открытую ладонь, чтобы он взялся за нее. Холодная и костлявая, его хватка была к тому же хрупкой. Он пах сигарами и мочой. Я наклонилась, чтобы прошептать тайные писания в его ладонь, а затем заговорила его смерть.

Смерть свернулась в моем животе, подобно искривленным корням старого дуба. Она извивалась внутри, костистое создание, стремящееся родиться. Это продолжалось дольше, чем я хотела выдерживать. Когда она закончила, в горле поднялся ком смертной жижи. Я отхаркнула его в чайную чашку тонкой работы, которую подставила тетя Вайолет. Черная мокрота соскользнула по стенке и устроилась на дне.

Тетя Вайолет спешно вытолкала меня в гостиную. Колени дрожали, как у олененка, слабость и головокружение предвещали грядущую болезнь. Когда меня выпроводили, я увидела приоткрытую дверь на противоположном конце комнаты. Она резко захлопнулась, взметнув подол чьего-то платья. Нас послали восвояси с пригоршней налички и даже без жалкого спасибо от семьи.

Что-то заставило меня обернуться, когда мы отъезжали. Высокая темная фигура Стоуна Ратледжа маячила в окне верхнего этажа. Невозможно было понять, о чем он думал, наблюдая за нашим отъездом. Что бы это ни было, я почувствовала себя несчастной и одинокой. Позабытой.

Обстановка гостиной не сильно изменилась за прошедшие годы. Восточный красный ковер, такой же помпезный, как я помню, покрывает пол, а на окнах висят подходящие по цвету бархатные шторы. В центре торчит круглый стол с огромным букетом свежих цветов, как и прежде. Двойные двери напротив ведут в чайную комнату, где я когда-то сидела с близнецами Ратледж.

Я нервным жестом разглаживаю тонкое хлопчатобумажное платье, мысленно повторяя сценарий, по которому планирую разговаривать. Скажу, что я нашла это старое фото матери и Гэбби… Спрошу, насколько хорошо они знали друг друга. Потом попробую вывести ее на разговор о жестяной банке для пуговиц и узнать, почему она была так важна для моей матери. Сомнительно, но Адэйр не то чтобы дала мне достаточно информации.

Затем, прежде чем храбрость покинет меня, я спрошу ее о капле дождя.

Не особо хороший сценарий.

Два легких стука в дверь – и женский голос с другой стороны дает мне разрешение войти.