В чертогах марсианских королей

Они научились разбирать и ремонтировать на своей ферме все. Если что-то содержало настолько сложную электронику, что они не могли ее чинить, то они ее демонтировали и заменяли на что-нибудь более простое.

В социальной области их прогресс был намного более успешным. Джанет мудро решила, что будут только два жестких и четких правила в области их взаимоотношений. Первое – она отказалась стать их президентом, председателем, шефом или верховным главнокомандующим. Она с самого начала видела, что им необходима движущая личность, чтобы завершить планирование, купить землю и выковать чувство цели из неоформленного желания альтернативы. Но, приведя их на землю обетованную, она отреклась. С этого момента они будут жить в демократическом коммунизме. Если он потерпит неудачу, они испробуют новый вариант. Все что угодно, кроме диктатуры с ней во главе. Она не желала в таком участвовать.

Вторым правилом стало не принимать ничего. Еще никогда не существовало общины слепоглухих, живущих самостоятельно. У них не имелось ожиданий для удовлетворения, им не было нужды жить так, как живут зрячие. Некому было говорить им не делать чего-то просто потому, что это не сделано.

Каким будет их общество, они представляли не яснее, чем кто угодно.

Они были втиснуты в форму, которая не соответствовала их потребностям, но за ее пределами они не знали ничего. Им пришлось искать поведение, имеющее смысл, моральные поступки для слепоглухих. Они поняли основные принципы морали: ничто не морально всегда, и все морально при правильных обстоятельствах. Все это должно соотноситься с социальным контекстом.

Они начали с чистого листа, не имея модели для образца.

К концу второго года они получили этот контекст. Они его постоянно модифицировали, но базовая структура была создана. Они узнали себя и кто они такие, как никогда бы не смогли узнать в школе. И определили себя на собственных условиях.

* * *

Свой первый день в Келлере я провел в школе. Это был очевидный и необходимый шаг. Я должен был выучить амслен.

Пинк была добра и очень терпелива. Я выучил базовый алфавит и стал упорно его осваивать. К полудню она уже отказывалась со мной разговаривать, заставляя говорить руками. Она соглашалась говорить, только когда я настаивал, а со временем перестала совсем. После третьего дня я уже произносил лишь слово-другое.

Это не значит, что я внезапно стал разговаривать свободно. Вовсе нет. К концу первого дня я знал алфавит и мог с трудом добиться, чтобы меня понимали. Мне же гораздо хуже удавалось читать слова, по буквам выстукиваемые у меня на ладони. Еще очень долго мне приходилось смотреть на ладонь, чтобы увидеть, что мне говорят. Но, как и с любым языком, со временем начинаешь на нем думать. Я свободно говорю по-французски и помню свое изумление, наконец-то достигнув этапа, когда уже не переводил мысли, прежде чем произнести. В Келлере я его достиг примерно за две недели.

Помню один из последних вопросов, который я задал Пинк вслух. Это было то, что меня тревожило.

– Пинк, я здесь желанный гость?

– Ты здесь уже три дня. Разве ты чувствуешь себя отвергнутым?

– Нет, это не так. Наверное, мне просто нужно услышать ваши правила по отношению к пришельцам. Как долго мне здесь можно будет оставаться?

Она нахмурилась. Это был, очевидно, новый вопрос.

– Ну, практически, пока большинство из нас не решит, что мы хотим, чтобы ты ушел. Но такого никогда не было. Никто здесь не оставался дольше, чем на несколько дней. Нам никогда не приходилось разрабатывать правило, что делать, например, если кто-то видящий и слышащий захочет к нам присоединиться. Пока никто не хотел, но, думаю, такое может случиться. Предполагаю, что они не захотят такое принять. Они очень независимы и ревностно относятся к своей свободе, хотя ты мог этого и не заметить. Не думаю, что ты когда-либо станешь одним из них. Но пока ты желаешь считать себя гостем, то, возможно, можешь остаться хоть на двадцать лет.

– Ты сказала «они». Разве ты не включаешь себя в эту группу?

Она впервые проявила легкую неуверенность. Жаль, что в то время я не умел читать язык тела лучше. Думаю, руки смогли бы поведать мне несколько томов о том, что она думает.

– Конечно, – ответила она. – Дети – часть группы. Она нам нравится. Я точно не захотела бы жить где-то в другом месте, исходя из моих знаний о внешнем мире.

– Я тебя не виню. – Тут многое осталось недосказанным, но я знал недостаточно, чтобы задать правильный вопрос. – Но разве никогда не было проблемой обладать способностью видеть, когда никто из твоих родителей этого не может? Они тебе не… завидуют в каком-то смысле?

На этот раз она рассмеялась.

– О нет. Никогда. Для этого они слишком независимые. Ты сам видел. Они не нуждаются в нас для чего угодно, что они не могут сделать сами. Мы – часть семьи. Мы делаем в точности то же, что и они. И это действительно не имеет значения. В смысле зрение. И слух тоже. Просто оглянись. Есть ли у меня особые преимущества из-за того, что я вижу, куда иду?

Мне пришлось признать, что нет. Но все же оставался намек на нечто, о чем она умолчала.