В чертополохе

За стенкой вагона задребезжал свисток проводника, где-то затрубил в рожок главный кондуктор, ему отозвался паровоз, и поезд мягко пополз в черную ночь. Опять монотонно застучали под полом колеса. Отогнав набегавшие мысли, Олег поглядел на спящего Околова, повернулся на другой бок и погрузился в сон.

На озаренном утренним солнцем перроне их встретил среднего роста седоватый человек в очках с толстыми стеклами.

— Михаил Леонидович Ольгский. — Он протянул руку для пожатия. — Очень приятно. Здесь живу под фамилией Винявского. А вы будете зваться Яном Рогальским. Ты, Жорж, — обратился он к Околову, — отныне Станислав Муха. Пойдемте, машина ждет.

И они направились на привокзальную площадь…

Уселись в ожидающий их «опель» и покатили по улицам города. Утопающий в садах Бухарест показался Олегу после Белграда настоящей европейской столицей. Волчица, кормящая Рома и Ремула на Дворцовой площади, кривые улочки, обитатели которых смотрят друг другу в окна, широкие проспекты, фонтаны, дома с античными колоннами — все было другим.

— Городу пастуха Букура далеко до братьев, вскормленных волчицей, — словно угадав мысли Чегодова, заметил Ольгский. — И все-таки эта колония Древнего Рима, начиная с языка, лишь отдаленно напоминает Вечный город. Бухарест — город богачей и нищих, спекулянтов и воров, проституток и сутенеров. Взгляните: день только начинается, а на главных улицах уже видны бедняки и продажные женщины…

— Тон здесь задает сластолюбивый король Кароль с его рыжей фавориткой, — проворчал Околов, щуря глаза на портрет в витрине магазина.

— Вот знаменитый парк Кисми-Джу, а сейчас сворачиваем на улицу Извор. Запомните, Извор, сорок три «бис», пятый этаж, двенадцатая квартира. Мост через канал ведет на Извор. Там наша школа, — пояснил Ольгский.

Вскоре машина остановилась у восьмиэтажного здания грязновато-фисташкового цвета. «№ 43в» — значилось на углу дома.

Околов отворил дверцу машины, пожал Олегу руку и, подхватив свой чемоданчик, покровительственно произнес:

— До скорого, Олег! Миша отвезет тебя, он снял комнату недалеко отсюда. Завтра, а лучше послезавтра, приходи на занятия. С десяти до трех. Ла реведере![2]

— А что же с моей поездкой в Кишинев? — спросил Ольгского Олег.

— Пока откладывается. Румыны, эта чертова сигуранца, не дают разрешения нашим людям на въезд в Бессарабию, не говоря уж о типографии и радиостанции. Но вы не теряйте зря времени, пройдите «курс наук» у наших польских учителей. Конспирация, радиодело, шифровка и прочие хитрые штуки. А покуда гуляйте по городу. Объясняйтесь только по-немецки или по-французски. Многие знают эти языки. А вот вам и леи, тут тысяча. На первые дни хватит. Наш телефон: два раза по двести двадцать один.

Машина остановилась у мрачного дома.

Ольгский познакомил Олега с хозяевами и уехал.

Устроившись в меблированной комнате, умывшись и переодевшись, Чегодов отправился в центр. Пообедал в кафе. Прогулялся по улице в ожидании нужного часа и, убедившись, что за ним никто не следит, зашел в телефонную будку и по поручению Хованского набрал нужный номер, сказал пароль:

— Я из Ясс к Сергею. — И назвал кафе. Трубка прошипела в ответ что-то невнятное.

На другой день, в пять часов вечера, Чегодов отправился в небольшое уютное кафе неподалеку от центра, просидел битых полтора часа за чашкой кофе с неизменным ромом, читая белградскую «Политику», положив на стол, как было условлено, пачку дешевых сигарет «Марошеште». Томясь от безделья и скуки, он ругал сам не зная кого за опоздание, а когда время истекло, решил: «Наверно, что-то помешало. Приду завтра!»

Но кто-то не пришел и завтра. Третий раз Чегодов позвонил через неделю.

Сергеев явился в кафе уже в последний момент. Это был плотный блондин с серо-свинцовыми глазами, тяжелым подбородком, крепкого сложения и мужицкими руками.

— Здравствуйте. — Он бросил свою пачку сигарет «Марошеште» на стол. — Заждались? — Отодвинул стул, посмотрел на Олега и поставил стул обратно, махнул рукой, взял свою пачку сигарет, закурил, сунул в карман и, хмуро улыбнувшись, буркнул: — Расплатитесь, и поедем!

Чегодову он сразу не понравился. Раздражала самоуверенность и недоверчивый, сверлящий взгляд. Не располагали к откровенности и грубоватые манеры Сергеева. Хованский был пунктуален и неизменно внимателен.

Кругом ни души. Только у бакалейной лавки, наискосок от кафе, не то хозяин, не то приказчик в белом халате, держась одной рукой за ручку двери, другой указывал полной женщине с большой бельевой корзиной на плече на вывеску в конце переулка. Шагах в пятидесяти от лавки стояла машина.

Таксист, увидев вышедшего из кафе блондина, своего клиента, включил мотор и подкатил к самой двери. Едва они уселись в машину, шофер, отделенный от пассажиров толстым стеклом, не спрашивая, свернул в проулок, видимо, он знал, куда ехать.

— Зовите меня Петром Ивановичем, — повернувшись к Чегодову, произнес негромко Сергеев. — А теперь рассказывайте! — И не спускал с Олега тяжелого пытливого взгляда, пока Чегодов вкратце не передал все, о чем просил Хованский.