В чём измеряется нежность? (СИ)

— Эй, сынок, ты чего там застрял? — окликнул его Хэнк. — Может, двинем куда-нибудь пообедать? Я бы сейчас умял пару бургеров Гэри и картошку: работать на голодный желудок не охота.

Спонтанные налёты Хэнка на «Chicken Feed» изрядно портили грандиозные планы Коннора по контролю за рационом лейтенанта, но отговаривать его всё равно было бы бессмысленной затеей, так что приходилось мириться со слабостями близкого человека и не превращать свои добрые намерения в абсурд.

Коннор учился быть живым каждый день своего нового пути. Зачастую это означало позволить спонтанности владеть ситуацией, отдать предпочтение вопросам, а не заблаговременному анализированию. «Это ещё одна важная составляющая человечности: нести бремя незнания, кропотливого труда, чтобы что-то выяснить. Суть не только в том, что ты обрёл способность мыслить самостоятельно», — объяснял ему Хэнк. В пору, когда Коннор не имел полной власти над собственной волей, он просто знал о людских несовершенствах, адаптировался к ним и помогал ликвидировать их последствия, теперь же — должен был с ними жить и принимать. Вещи не то чтобы кардинально разные на практике, но непохожие по существу. Ныне у Коннора было своё мнение об этих явлениях и палитра связанных с ними негативных эмоций. Он злился, если Хэнк налегал на спиртное, опаздывал на работу, игнорировал адекватные инструкции, забывал о важных мелочах. Злился, потому что это мешало ему, а не потому, что отражалось на благополучии человеческого рода. Однажды он поделился этими чувствами с Андерсоном и ожидал потока ворчливых возражений, но тот лишь остановил на нём задумчивый взгляд и оптимистично опустил уголки губ: «Что ж, так даже лучше. Все люди — эгоисты».

Но куда более странным было то, что в один из тёплых вечеров лета 2039-го года он принёс ему бумаги об усыновлении взрослого. Тогда Хэнк пофигистично констатировал, что это не из сентиментальных соображений, а полностью прагматичное решение, чтобы Коннор не жил в его доме в качестве «бездомной машины», а имел «хоть какой-нибудь юридический статус и место в обществе». Вместе с ролью сына ему досталась и фамилия Андерсон. Теперь он стал частью семьи — простого и огромного понятия. Самого важного для любого человека. Прагматично — вне всякого сомнения, однако с тех пор в активный лексикон Хэнка прочно вошло обращение «сынок», потеснив все прочие.

Считал ли он своего новоиспечённого сына заменой Коулу? С присущей машине рациональностью, Коннор понимал, что отчасти так и было, но чувства подсказывали ему и то, что эта причина вовсе не главная, а лишь составляющая сложного комплекса переживаний.

Вскоре он понял ещё одну вещь: человек Хэнк прощал и ему — андроиду Коннору — особенности его искусственной природы. Постепенно, сражаясь с ленью и местами нежеланием, Андерсон подстраивал свой быт под нового члена семьи, закрывал глаза на его склонность к постоянному поиску причин и логики там, где в мире людей у них не обязательно есть место — прощал несовершенства совершенства Коннора. Сам Коннор впоследствии стал много рефлексировать над этим внутренним открытием, и временами его охватывали страдания. Они устраивали в программе хаос и беспорядок, они терзали нули и единицы не предписанными электрическими импульсами. Почему-то именно теперь, на пике становления человеком он говорил себе: «Но ведь я по-прежнему машина. Машина. И ничто не изменит этого. Никакой программный сбой не позволит мне ощутить на своей шкуре бренность человеческого бытия. Андроиды свободны и живут так, как пожелают. Но мы лишь имитируем эти тонкие, неуловимые оттенки подлинной человечности, нам необходимо верить, что она у нас есть. Иначе наше существование вновь лишится всякого смысла». Острота этих страданий напомнила о себе, когда он шёл в морозное ноябрьское утро до зоомагазина с грустной девчушкой, у которой на днях андроид пристрелил самого родного человека. Коннор никак не мог выбросить из головы стыд перед Марией за то, кем он являлся, за вынужденную ложь. «Заметила ли она мой диод, пока сидела в участке? — всё думал он, разглядывая из автомобильного окна унылые стены старых построек Детройта и апрельский дождь под рёв одной из любимых песен Хэнка. — Разочаруется ли, если узнает, кто я такой? Кто угодно на её месте не пожелал бы больше и знать меня… Пожалуй, я чересчур беспокоюсь о том, что подумает человек, с которым я не близок и с которым едва ли буду дальше общаться. Хотя эта штуковина всё равно ненужный атрибут моего облика, обыкновенная привычка, лучше избавиться от неё сегодня же вечером».