В чистом поле: очерки, рассказы, стихи

Про «типографию» я слышал и от следователя Маринина. Сказал ему тогда: «Пусть Шумский и Голенева только покажут мне эту недвижимость, отдам мгновенно, пусть владеют!»

Бушевала новая весна. Набирала силу и готовилась выплеснуть в синее небо свои белые соцветия черемуха, в оные времена изуродованная Шумским. Живы были мощные корневища. А все живое тянулось к жизни! Правда, черемуховый куст не беспричинно облетали воробьи, не садились даже сороки, хотя в их стрекоте могло содержаться немало прелюбопытного. Например, о том, как это в одну темную ночь был разобран по бревнышку и куда-то (какими-то дельцами!) увезен местный железнодорожный вокзал (ВОКЗАЛ!) вкупе с такой же деревянной перронной кладовой. А далее – и перронный туалет-гальюн исчез, также монолитно возведенный в год Великого перелома в молодой советской стране (1929), а, возможно, и при НЭПе – воспрянувших к сытости «буржуазных» годах. И никто, ни один суд, ни прокурор, ни милиционер даже, не дёрнулся, не закричал нынче праведным голосом: «Грабят-я-ят! Держите вора!»

Рассказать сороки могли и о том, как из северо-западных лесов, со стороны старинного Ирбитского тракта, приходили волки, обшарили в ночи кладовые, унесли остатние после зимы припасы моркови и свеклы, устроив за околицей поселка вегетарианский свой пир!

Двадцать четвертого мая 2008-го, одолев скопившиеся сопротивления к дачным хлопотам, побывал я в Кармаке. Соседки, горящие интересом к «пожарному делу», «по секрету» сообщили: «Шумский собирается дать показания в суде!» О чем? На пожаре он не был. И как будет в суде этом, хоть и сквозь толстые свои линзы очков, мне в глаза смотреть?! Но, похоже, готовился. С моих огородных палестин было видно, как они вдвоём с Голеневой, как стратеги местного разлива, жестикулируя, обходили поляну, два с лишним года назад полыхавшую огнем. Не иначе – истица научала Сережу: о чем говорить в суде?!

Шумский уехал в Тюмень полдневной электричкой. Я уехал вечерней. А ровно в полночь громко забеспокоился мой телефон. Звонила Татьяна Сизикова: «Николай Васильевич, Шумский умер…» – «Как умер? Шутите, что ль? Днем я его видел в Кармаке – живее всех живых». – «Только что звонили из его дома: умер скоропостижно…»

Всенародного горя не последовало. Но председательская должность обязывала меня взять на себя хлопоты по организации похорон. Начал с покупки траурного венка и черной ленты с надписью: «От друзей и соратников по перу…»

Все мы перед судом Господним.

Состоявшийся вскоре земной суд обязал меня выплатить – уже Госстраху – новую энную сумму – больше ста тысяч рублей. (Немыслимую для стихотворца!) Сопротивлялся, писал кассационные жалобы в областной и Верховный суд. Непробиваемая стена!

Да, кому-то было надо, чтоб «хоть не тюрьмой, а крупным рублем» наказали именно меня. Кому?

Сходил в Знаменский храм, пообщался со Святым Георгием: «Защити и оборони! Вон у тебя, Георгий, какое праведное копье!»

Может быть, не по-церковному просил, как вышло.

Вскоре, после суда, где кармакские подружки Голеневой в наглую давали ложные показания (мы на пожаре не были, но слышали от людей!), вспыхнул в Кармаке новый пожар. Сгорел дом особо ярой лжесвидетельницы по имени – Шура. (В этом доме, говорили местные, и собирались сплоченные сорокаградусной «свидетельницы» на свои хмельные посиделки). Дом второй «свидетельницы», по имени Лиля, он через дорогу от огня, тоже дымился, от соседнего жара лопались оконные стекла. Дом спасли приехавшие из райцентра пожарники. Но Господь не спас сестру «свидетельницы». Скоропостижно померла.

Следователь Маринин, с которым я встретился в очередной раз, спросил: «Вы не были в этот день в Кармаке?.. Хорошо, что не были, а то приписали бы Вам и этот пожар!»

А поджоги, будто и не было прежних огненных дел, продолжались. Хозяин бывшего поля совхоза «Октябрьский», что за кармацкой околицей, то и дело подпаливал стерню и остатки обмолоченной соломы, готовясь к пахоте. Местные пытались остановить и остеречь успешного хлебопашца. А он всякий раз отвечал: «Моё! Поджигал и буду поджигать… Сгорите? Да горите вы все прахом, пьяницы! Если надо, я вам новые фазенды построю, делов-то…»

Да, как писал Николай Заболоцкий:

Все смешалось в общем танце,
И летят во все концы
Гамадрилы и британцы,
Ведьмы, блохи, мертвецы.