В чужой монастырь, или как я хотел убить Оле Нидала.

Мне в голову почему-то приходят цыгане (хотя зачем им ночью в лес?). Я не говорю о своих догадках Маше, чтобы не пугать. Мотоцикл останавливается метрах в ста, слишком далеко, чтобы что-нибудь разглядеть, но и мы, к счастью, лежим в тени и стараемся не шуметь. Единственное, что может выдать нас это синеватое свечение горелки примуса (вода уже закипает), и я даже подумываю не потушить ли, но вдруг вспыхивает раздражение от собственного страха, я не хочу уходить отсюда никуда, хватит уж на сегодня дерготни, и говорю негромко: «Может – чайку?» - и снимаю кастрюльку, звякающую об обод конфорки. Достаю из пакета кружки (оглушительный шорох!) и, пытаясь все же двигаться бесшумно, разливаю чай, громадным на весь лес бульком. Шелест разговора со стороны мотоцикла смолкает. Мы прихлебываем чай, боязливыми глотками, и когда я уже готов просто пойти и выяснить, что к чему (машущим руками безъязыким чудовищем, мычащим немногие известные испанские слова: «Э, омбре! Эстамос аки! Но проблема?»), как мотоцикл заводится, крутым разворотом  взметает песок, и уносится прочь, мелькнув напоследок тонкими подростковыми фигурами, и та, что сзади – длинноволосая, девичья. Наверное, юной парочке было очень страшно, и завтра они расскажут всем, что в рощице поселились опасные бродяги. Или цыгане.

Мы допиваем свой чай и ложимся спать.

* * *

С утра (и утро было прекрасным, каким может быть утро в южном, птичьем и солнечном лесу) мы доходим до окружной, быстренько уезжаем еще километров на пятнадцать, и стоим на безнадежном (машин много, обочина узкая) выезде из пригорода несколько часов, солнце полуденное, и, попавший сюда из питерской слякотной весны, я почти теряю сознание. Но спасаюсь кропалем гашиша, подаренным нам тем французским арабом, и солнце становится неважным – все-таки, марихуана родом из жарких краев. Стоять уже не тягостно, и на какое-то время я застываю с вытянутой рукой, почти касающейся проносящихся машин, их брезгливо-удивленных или безразличных водителей, но потом вдруг, опомнившись, говорю «А чего мы стоим-то, пойдем в город, переждем жару, отдохнем, поесть купим…», и мы проходим сквозь туннель, потом мимо темно-красных особнячков, в центр.

Вначале я долго бегаю по длинной центральной площади с фонтаном и пальмовым сквериком в поисках обменника (cambio), нахожу, и вот наконец получаю несколько тысяч песет, а это значит - хлеб, сыр, шоколад, помидоры и пиво «Сан-Мигуэль», ХОЛОДНОЕ!

Мы отходим на пару улиц в сторону (уже окраина) и присаживаемся в тени возле колонки с водой, куда можно засунуть голову и под удивленными взглядами старушек в черном снять и прополоскать футболку. Мы сидим, пьем пиво и смотрим на проходящих людей. И видим много до странности знакомого. На скамеечках возле подъезда сидят старушки и оживленно обсуждают соседей, провожая любопытными взглядами каждого выходящего (но одеты при этом, несмотря на жару, в черные платья с платками), за столиком во дворе сидят кепкастые деды с шахматами, пивом и синими пачками дешевого «Дукадоса», много молодых парней в спортивных костюмах; только все на голову ниже, смуглее, и шумнее привычного.

Через час мы возвращаемся на трассу, по дороге смоченный водой платок на голове высыхает, но на этот раз нам удается уехать, опять километров на десять по этой заколдованной дуге вокруг Барселоны, потом еще пять, еще двадцать, и к сумеркам наконец-то мы попадаем на дорогу ведущую прямо и честно ОТ Барселоны. На юг. Никаких объездов, никаких окружных, окончательно. Доходим пешком (брать нас в этот поздний час уже никто не возьмет) до первого укромного местечка - и спать.

Следующий день удачней: короткими переездами мы добираемся до Таррагоны, выслушивая по пути истории о том, почему каталонцы это совсем не испанцы, а такая особая нация, ничего общего с «этими кастильянос» не имеющая. За Таррагоной мы застреваем надолго, до тех пор, пока пока к нам осторожненько не подбирается седой старичок, долго разглядывает нас с нашей табличкой «VALENCIA», а потом делает приглашающий жест в сторону своего новейшего BMW, где сидит уже его жена, худощавая бабуся. К тому же, они говорят по-английски. К тому же, они едут дальше Валенсии, аж до самого Аликанте, так что теперь нам можно расслабиться на несколько часов, мчась со скоростью 200-220 километров в час в сторону Андалусии.

* * *

Немцы едут искать себе дом. Обычное дело для немецких и английских пенсионеров, скопив под старость, уехать в Испанию или Португалию, и радоваться мягкому климату и испанской общительности. Наши старички как раз на пути к исполнению мечты. А еще они полиглоты – дед всю жизнь работал в консервном бизнесе, в Венесуэле (испанский), в Америке (английский) и даже в Словакии (зачатки словацкого). Они были настолько непохожи на людей, которые подбирают автостопщиков, что я не удержался и спросил:

«А почему все-таки вы нас взяли?»