В дебрях Африки

Дорога от Мамбунгу к востоку представляла целый ряд затруднений, страхов и опасностей. Нигде еще мы не встречали таких ужасных просек, как вокруг Мамбунгу и соседнего с ним селения Нджалис. Деревья были громаднейших размеров, и навалено их было столько, что хватило бы на постройку целого флота; валялись они во всевозможных направлениях, перекрещиваясь, образуя горы ветвей, громоздясь друг на друга; кроме того, между ними росли и перепутывались массы бананов, виноградных лоз, чужеядных растений, каких-то ползучек, похожих на пальмы, каламусов. бататов и пр., сквозь которые несчастной колонне приходилось пробираться, врезываться, ломиться, обливаясь потом, а там опять ползти, лезть, перепрыгивать через такую путаницу препятствий, что и описать нет никакой возможности.

4 ноября мы отошли на 21 км от Мамбунгу и, пройдя через пять опустевших селений карликов, вступили в селение Ндугубиша. В этот день я чуть не рассмеялся, — мне показалось, что в самом деле настают счастливые времена, предсказанные оптимистом Уледи. Каждый из членов каравана получил на день по одному початку кукурузы и по 15 бананов.

Пятнадцать бананов и початок кукурузы являются царским пиром сравнительно с порцией из двух початков, или просто из горсти ягод, или из дюжины грибов. Однако и эта роскошь не очень развеселила мою команду, хотя от природы эти люди очень расположены к беззаботному веселью.

— Не унывайте, ребята, — говорил я, раздавая эти постные порции отощалым людям, — вон уж заря занялась, пройдет еще неделя, и вы увидите, что вашим бедствиям настанет конец.

Они ни слова не сказали, только бледные улыбки несколько осветили заостренные черты их осунувшихся от голода лиц. Офицеры переносили все лишения с той неизменной твердостью, которую Цезарь приписывает Антонию, и притом так просто и естественно, как будто иначе быть не могло. Они питались плоскими лесными бобами, кислыми плодами и странными грибами с таким довольным и спокойным видом, как сибариты на роскошном пиру. Один из них даже сам заплатил за эту жалкую привилегию тысячу фунтов стерлингов, и мы чуть не отвергли его сообщества, находя его чересчур изнеженным для тяжелых условий африканской жизни.[19] Они постоянно служили хорошим примером для чернокожих, из которых, вероятно, многие были поддержаны и возбуждены к жизненной борьбе тем бодрым и ясным взглядом, с каким наши офицеры шли навстречу всем испытаниям и тяжким невзгодам.

На другой день мы переступили водораздел между реками Ихури и Итури, и шли вброд через студеные ручьи, стремившиеся влево, т. е. к Ихури. Справа и слева поднимались лесистые конусы холмов и горные кряжи; пройдя 15 км, мы остановились ночевать в селении западного Индекару, у подошвы холма, возвышавшегося на 200 м над деревней.

Следующий короткий переход привел нас к деревне, расположенной на склоне высокой горы, которую можно назвать восточным Индекару, и тут барометр обнаружил, что мы находимся на 1 223 м над уровнем океана. Из этого селения в первый раз нам открылся далекий вид на окрестности. Вместо того, чтобы ползать в лесном сумраке, наподобие мощных двуногих, на шестьдесят метров ниже дневного света, и сознавать все свое ничтожество по сравнению с миллионами древесных великанов, среди которых мы вращались, мы очутились на обнаженной горной вершине и могли смотреть сверху вниз на зеленый лиственный мир, расстилавшийся у наших ног. Казалось, что смело можно было итти по волнистой равнине этих густо сплоченных, развесистых шатров, бесконечной пеленой уходивших в бледно-голубую даль, туда, в неведомые пределы, едва различимые простым глазом.

Среди разных оттенков этой кудрявой зелени виднелись там и здесь широкие пунцовые пятна деревьев в цвету, либо круги ярко-ржавого цвета листьев. С какой завистью взирали мы на плавный и легкий полет коршунов и белошеих орлов, свободно и красиво паривших в тихом и чистом воздухе! Ах, кабы взять у коршуна крылья, да улететь подальше от этих неисправимых маньемов…

7-го числа, во время стоянки на горе, маньемы забрали себе все помещения на деревне, а нашим людям предоставили устраиваться в кустах, считая, что они недостойны приближаться к их высокородиям; тут произошла небольшая схватка между Саат-Тато, нашим стрелком, и Камисом, начальником проводников-маньемов.

Недовольство все возрастало, и маньемы, конечно, бессознательно оказали мне большую услугу своей непомерной жестокостью: они помогли мне поднять дух моих приунывших занзибарцев.

К нашему великому облегчению, Камис признался, что западный Индекару есть крайний предел владения его господина Измаилии. Однако же он не должен был расставаться с нами до селения Ибуири.