В дельте Лены

Спиридон с женщинами сразу же удалился в свой дом, а Капитон, юноша, тут же начал брататься с моряками. Василий зашёл к нам, чтобы сказать, что прибыл староста, и в компании с ним и мистером Даненхауэром мы отправились к «большому начальнику». Он был флегматичным и медлительным, и не пытался завязать разговор или вообще стараться быть хоть сколько-нибудь любезным. Принесли большой чайник чая, который я приказал приготовить в нашей хижине, и мы выпили его из глиняных чашек, которые принесли женщины. Затем Спиридон сообщил мне, что Капитон, который был его протеже и хорошим лоцманом, проведёт нас в следующую населённую деревню. Тут Василий объяснил старосте, что нам нечего есть, и перед нашим уходом тот дал нам пять потрошённых гусей. Вскоре мы собрали наши немногочисленные пожитки и, воодушевлённые, отправились в путь; наш добрый друг Василий с шапкой в руках стоял на берегу и кланялся нам на прощанье. Капитон и Харанай сели к нам, а Фёдор поплыл на своей лодке, а время от времени на буксире за нашим вельботом.

Сначала между туземцами не было разногласий относительно курса, которым мы должны следовать; но вскоре мы оказались в месте, где каждый указывал своё направление, и, поскольку Капитон был главным лоцманом, я пошёл в указанную им сторону и вскоре мы оказались в слишком мелком для вельбота месте. Мы этому вовсе не удивились, так как уже не верили, что туземцы когда-нибудь поймут, что вельбот имеет осадку на два фута больше, чем их лодки. Мы попали на мель при попутном ветре и потому были вынуждены сниматься с неё против ветра и течения. Туземцы заверили меня, что мы доберёмся до деревни этой же ночью, но мы настолько задержались в этой извилистой и мелководной протоке, что пришлось снова остановиться и переночевать, что мы и сделали в двух старых хижинах, попавшихся по пути.

Я сварил наших гусей; они оказалось весьма «с душком» и возбудили бы аппетит какого-нибудь самого изощрённого гурмана за пределами арктических регионов, где такое мясо хоть и востребовано, но, скорее, по личным пристрастиям, а не по необходимости; ибо, хотя лёд в Арктике в постоянном изобилии, всё же в летние месяцы настолько тепло, что, если туземцы не построят ледники, дичь, которую они добывают в летнее время, так же легко испортится в устье Лены, как и в Нью-Йорке. Склады и хижины строят на высоких берегах реки, чтобы по возможности избежать наводнений, которые временами заливают всю дельту, так что обычный сибирский ледник здесь невозможен. Затем, опять же, для этих людей это большое и хлопотное дело – выкопать подвал с помощью имеющихся в их распоряжении инструментов, а это только деревянная лопата с окованным железом лезвием. Железо для такой оковки покупается у торговцев, а сама лопата изготавливается чаще всего из ели. Такой инструмент используется всеми туземцами и составляет часть их зимнего снаряжения для очистки от снега их лисьих ловушек. В районе Якутска земля постоянно промерзает на среднюю глубину сорок семь футов[42], и когда нужно вырыть погреб, то сначала на его месте разводят костёр, который оттаивает несколько дюймов земли, её удаляют, снова разводят костёр, оттаивают следующие несколько дюймов и таким образом продолжают до тех пор, пока не будет достигнута нужная глубина. Стенки ямы укрепляют круглыми брёвнами, делают потолок, зимой всё замерзает, как камень, и таким образом получается круглогодичный ледяной погреб.

Этим длинным отступлением я просто хотел сказать, что наши древние и пахучие гуси не хранились в леднике; но так как прошло уже много времени с тех пор, как мы ели приличную еду, и могло пройти ещё больше, прежде чем представится следующая такая возможность, то мы поглотили их и легли спать. На следующее утро было удивительно, как хорошо все чувствовали себя после ночного отдыха. Конечно, тем из нас, у которых ещё не зажили обморожения, лучше не стало и двигаться было всё так же мучительно; но когда мы сидели в лодке, то были бодры и сильны духом, а выше пояса – и телом. Боль в ногах переносились безропотно до конца каждого второго часа, когда надо было сменяться на вёслах. А уж тогда пострадавшие сыпали проклятиями с удвоенной силой, и их реплики не всегда были выдержаны в примирительных и ласковых выражениях. Тем не менее, в целом, каждый был внимателен к удобству других, и было очень мало проявлений неприязни, кроме этих кратковременных и простительных вспышек гнева; а если вспомнить, как переполнена была лодка – по двое мужчин на каждой скамейке, и конечности почти у всех болят, как от огня, – неудивительно, что при каждом резком толчке лодки у кого-нибудь вырывался крик боли.