В день первой любви

Понимая, какая сложилась ситуация — на дороге каждую минуту мог появиться еще кто-нибудь, — Пинчук приказал мотоцикл с убитыми втащить в придорожные кусты. Оглушенному немцу сунули в рот кляп и заставили пробежать в глубь леса. Видимо, Ганс Фибих, рядовой 84-го артиллерийского полка, все понял. Едва они присели в кустах, как он сунул руку за пазуху, долго и суетливо копался там, умоляя глазами не беспокоиться, и наконец извлек бумажку, которую поспешно передал Пинчуку.

Бумажка оказалась советской листовкой. Пинчук быстро взглянул в лицо немцу и усмехнулся. Давыдченков тоже посмотрел в листовку, потом на немца:

— Воюет, сволочь, а на всякий случай носит в кармане…

Немцу вынули изо рта кляп, и он тут же быстро заговорил, к удивлению разведчиков, на ломаном русском языке:

— Я не воюй… Нихт война… Я есть майстер… Я — ремонтер… Гитлер капут…

Пинчук в упор глядел на немца, потом свернул листовку и положил в карман. Это становилось скучным и не вызывало ни жалости, ни интереса: как только возьмешь за горло, сразу кричат: «Гитлер капут!» — это даже, наоборот, вызывало раздражение: когда этот Ганс — Пинчука особенно раздражали пухлые, чисто выбритые щеки Фибиха, — когда этот «майстер» шагал или ехал в сорок первом году через наши села, грабил и ел наше сало, ему и в голову не приходили эти слова, он тогда не думал, чем все может кончиться. Он нагуливал свои щеки, любовался пожарищами русских деревень, взирал презрительно на колонны оборванных и голодных пленных красноармейцев, он — тыловой мастер-пушкарь — ощупывал глазами скудные пожитки беженцев, вспоминая свою белокурую фрау, которая ждет «русиш сувенир». Он не ходил в атаку и не убивал, и сейчас ему, оглушенному железным ударом Давыдченкова, кажется, что за ним вообще нет никаких грехов — кто-то другой виноват, кто-то другой разбойничал, а он — нет, он даже хранил в кармане советскую листовку и сказал «Гитлер капут!». Он готов сдаться в плен этим хмурым парням в пестрых костюмах, в немецких кованых сапогах и с немецкими шмайссерами в руках.

— Все понятно, — прервал Пинчук излияния Фибиха, подумав при этом, что случай для «майстера» подвернулся совсем неподходящий. — Куда сейчас направлялись?

— Унтер-офицер Шредер, рядовой Закс и я имели маршрут на вторую батарею… Там есть маленькая проверка. — Ганс Фибих старался изо всех сил.

— Где находится батарея? — Пинчук развернул карту. — Где расположены другие батареи? Сколько орудий? Калибр? Где штаб полка? Склад с боеприпасами? С горючим? Кто командир полка?

Ганс Фибих обливался потом, он отвечал медленно, стараясь ничего не пропустить и как можно полнее удовлетворить интерес разведчиков.

— Где научились говорить по-русски?

— Город Луга, — ответил быстро Фибих. — Два года есть квартира город Луга. Много орудий война ломал… Большой ремонт был…

Пинчук ничего не знал про город Лугу. Он смотрел в гущу кустов, будто ждал чего-то. «Пора кончать ремонтер», — думал он, и на лице его не выражалось ничего, кроме досады: сколько пройдет времени, пока в полку обнаружат отсутствие ремонтеров и разыщут их здесь. За это время надо уйти отсюда как можно дальше.

— Где находится город Луга? — спросил он.

Немец обрадовался: если разговор принимает оборот отвлеченной беседы, это хорошо.

— Город Луга есть уезд…

— Город Луга под Ленинградом, сержант, — хрипло выдохнул, заикаясь, Маланов. — Эти орудия стреляли по Ленинграду.

Несколько минут Пинчук продолжал разглядывать ветку у своих ног, по которой полз маленький коричневый жучок. Тот расправил крылья и упал на землю. Пинчук перевел взгляд на Фибиха. Знобкая волна прошла по телу.

— Вы ремонтировали артиллерийские орудия? — спросил он, и глаза его сузились.

— Я есть… Я есть маленький человек, — сказал Фибих, и большая розовая рука его и массивные плечи начали дрожать. — Я выполняй приказ. Офицер давай приказ — я выполняет… Гитлер капут…

Пинчук медленно поднялся и повернулся к разведчикам.

— Пошли.

Двое — Егоров и Маланов — встали и быстро пошагали вслед за Пинчуком, продираясь сквозь кусты. Они молчали, зорко поглядывая в ту сторону, где была дорога. Скоро кустарник кончился и начался реденький лес. Пинчук велел подождать. Они прислонились к деревьям. Коля зябко поежился, отчетливо вспомнив сгорбленную фигуру немца, сидевшего на земле, его серые щеки и глаза, наполненные животным страхом.

Подошел Давыдченков. Пинчук молча, пристально поглядел ему в лицо и тут же зашагал вперед. За ним двинулись и остальные. По-прежнему Давыдченков замыкал шествие.

Было около десяти часов, когда разведчики, измученные длинным переходом, пересекли дорогу и вступили в другой лес. Это были громадные бурые сосны, широко распустившие над землей свои лапы. Пинчук оглянулся, сбросил мешок и приказал Маланову приготовить рацию. Эфир кишел звуками: рыдало мандолиновым тремоло знойное танго, молодой голос пел на незнакомом языке веселую песенку, слышались выкрики немецких радистов.

«Рубин», «Рубин», я — «Волна», я — «Волна»…