В день первой любви

Пинчук достал бумагу и карандаш. Первый раз за всю войну ему надо было написать женщине о том, что погиб ее муж. Он не знал, с чего начать. Он щурил глаза и курил папиросу за папиросой. Он пытался представить ее — жену Паши Осипова, он думал: «Если бы я увидел ее, какая она собой, мне было бы легче вести с ней разговор».

Вот она идет, жена Паши Осипова, идет узенькой улочкой поздно вечером после работы к себе домой, а в почтовом ящике ее ждет письмо. Она увидит незнакомый почерк, раскроет письмо и прочтет. Начнутся слезы, будет много слез, потому что она сразу поймет: муж ее погиб. А все слова, которые он потом и вокруг этого сообщения нагородит, она пропустит мимо себя. Пинчук понял это, хотя сейчас он как раз и бился над этими словами, думая, что они попритушат горечь сообщения о смерти Паши. Он выводил эти слова, рассказывая, какой Паша был друг и как они здорово ладили, как любили его ребята во взводе, и Пинчуку все время казалось, будто он взламывает гвоздем старый, большой замок. Было очень странное состояние, потому что он чувствовал, что без этих слов обойтись нельзя.

Существовала еще одна причина, мучившая Пинчука: он не мог рассказать, как погиб Паша. Слишком все выходило обыденно и просто. До обидного просто. Паша участвовал во многих операциях, а вражеские окопы всегда полны неожиданностями, но у Паши была верная рука и точный расчет. Если бы Паша погиб в схватке, он расписал бы это. Но Паша погиб нелепо: в темной реке от случайной пулеметной очереди. Он погиб, не сказав ни слова, без борьбы, вот что главное. Как случайная цель, неподвижная и беззащитная. Как об этом расскажешь?

Они плыли вдвоем. Один погиб, другой остался цел. Вот почему ему трудно рассказывать об этом. Он оказался счастливчиком, он уцелел, а Паша погиб. «Почему пуля попала в него, когда нас было двое?» Гибель мужа ей покажется нелепой и горькой случайностью. А он ничего не сможет ответить на ее «почему?» кроме глупого: «Так вышло…» У него в голове нет ни единого слова, ни единой мысли, которая бы все расставила по местам, убрав с дороги разные «почему?».

«Я напишу, что Паша погиб как герой, — подумал Пинчук. — Разве так уж важны подробности?»

Однако спустя час, когда письмо было написано, вспомнить о подробностях Пинчуку все же пришлось. В сарае появился капитан Рослов. Коренастый и медлительный, в длинной шерстяной гимнастерке и меховом жилете, перепоясанный ремнями, он прошелся вдоль нар, махнув рукой Давыдченкову, который неуклюже поспешил навстречу с рапортом, огляделся и, увидев Пинчука, присел на нары.

— Ну как? Отдыхаешь?

— Отдыхаю.

— Это кому письмо, домой?

— Нет, не домой. Жене Паши Осипова.

— Правильно. Кстати, я хотел бы узнать, как это вышло?

— Что?

— Как погиб Осипов?

— Я уже рассказывал, — ответил Пинчук, понижая голос. — Мы плыли через реку, было темно. Вдруг от немецкого берега ударил пулемет, и все. Я крутился, искал, а его не было.

— На каком расстоянии вы плыли друг от друга?

— Метра полтора-два.

— Ты уверен, что это случилось после того, как простучал пулемет?

— Конечно уверен.

— Почему?

— Когда мы плыли, я часто оглядывался. Буквально за минуту перед тем я видел, что Паша плывет. И вдруг крупнокалиберный пулемет…

— А от берега это было далеко?

— От какого? От нашего?

— Я не знаю, какой берег был ближе, когда это случилось.

— Наш конечно. Мне трудно сказать, потому что я крутился и звал Пашу, а было темно. Может, метров пятьдесят.

— А на берегу ты долго находился?

— Минут двадцать… Оделся, потом пополз.

— Ничего не заметил?

— Тихо было. Вот только пулемет постукивал, который угробил Пашу. Я даже сказал там — утихомирили бы его. Ну, ракеты еще были. Как обычно.

— Понятно, — Рослов скосил глаза на треугольник письма. — Вот получит…

Пинчук опустил голову.

— Двое погибли, — продолжал Рослов и шумно вздохнул. — А задача не выполнена…

Вот оно что! Как он раньше не подумал об этом? Хотя нечто подобное и приходило ему в голову. Пинчук почувствовал, как застучало в груди сердце. Но он снова опустил глаза.

— Я в этом не виноват.

— А я не обвиняю, — сказал Рослов, не глядя на Пинчука. — Я только констатирую.

Рослов встал и пошел из сарая. Наткнувшись в проходе на какой-то ящик, позвал Давыдченкова и отчитал за беспорядок.

Пинчук сидел на нарах и смотрел перед собой в одну точку. Давыдченков, ругаясь, убирал ящик. Его ругань будто разбудила Пинчука. Он взял письмо, прошел на свое место и растянулся на парах. Какая-то жилка билась на виске. Он сам не поймет, почему так подействовал на него разговор с Рословым. Он попытался снова все вспомнить, он думал о Паше Осипове, о Тоне, его жене, о самом себе и о Попове, с которого все началось, — в голове все как-то перемешалось: кто что сказал, кто как действовал. Одно было ясно: Паши нет и Попова нет, а сам он будто виноват в чем-то.

К вечеру небо заволокло тучами. После ужина некоторые разведчики выходили из сарая и, запрокинув голову, смотрели вверх: не брызжет ли? Возвратившись, разочарованно разводили руками.

— Когда не надо, так он поливает, — сказал Крошка, выслушав очередное сообщение насчет дождя.