В дерзновенном полете

Чухновский хорошо помнил этого щеголеватого, стройного блондина, ибо не раз встречал его на гатчинском летном поле. Борис почти наизусть выучил тоненькую брошюру М. Жданко об этих полетах. Брошюра, к сожалению, мало что сообщала авиатору о главном — условиях и способах полетов и базирования на Новой Земле. Книжечка эта была любопытна больше всего самим фактом сообщения о первых полетах на Севере, тем, что протягивала какую-то живую нить от недавнего к ушедшему далеко прошлому — ко времени отчаянных попыток Седова проложить дорогу до таинственного центра полярного бассейна.

На «Юшаре», этом небольшом, плывущем в северные моря островке нашего Отечества, Чухновский встретился с интереснейшими людьми, вписавшими новые страницы в историю освоения советской Арктики.

Сивоусый, с гладко выбритой головой, плотный и неторопливый, немного рассеянный Рудольф Лазаревич Самойлович в свои сорок четыре года чуть ли не старейшина советских полярников. Через несколько лет он станет начальником легендарной экспедиции «Красина».

А вот худой, долговязый московский парнишка в широком матросском бушлате. Подражая бывалым морякам, он широко расставляет ноги на качающейся палубе, пытаясь не кланяться волне. Это радист Эрнст Кренкель отправляется на свою первую зимовку…

Николай Пинегин — участник экспедиции Седова на «Святом Фоке» к полюсу, талантливый художник, певец и исследователь Арктики. С ним, живым и подвижным, Борис особенно сблизился и провел многие часы в разговорах о Новой Земле.

Николай Васильевич почти что старожил этого архипелага, в то время мало изученного, не совсем точно нанесенного на карты. Он побывал там впервые еще в 1910 году. На Новой Земле встретился с Седовым. Позднее с экспедицией на «Святом Фоке» зимовал почти целый год на этой дикой земле. Сколько раз во время изнурительных переходов завидовал он птицам, которые без труда преодолевали эти, выматывающие все силы, километры… И мечтал о самолете или дирижабле. Естественно, Пинегин охотно делился с Чухновским всем, что знал о Новой Земле.

А того больше всего интересовали условия полетов. Он пытался заранее представить себе все возможные неприятности и осложнения, которые наверняка подстерегают летчика в неизведанных воздушных просторах. Внезапно машину накрыл туман. Отказал мотор в сотне километров от базы. Свирепый ветер швыряет аппарат… Что можно, что нужно сделать в том или ином случае? И, сверяя свои представления с тем, что рассказывал Николай Васильевич, Борис убеждался: если веришь в себя, веришь в машину, можно найти выход почти в любом случае.

А работяга «Юшар» между тем наматывал милю за милей. Прошли Белое море, потом Баренцево и оказались в знаменитом Маточкином Шаре — проливе своеобразной и суровой полярной красоты. О нем точно сказал в своем дневнике известный русский полярный исследователь Владимир Русанов: «Кто проходил Маточкиным Шаром, тот, вероятно, никогда не позабудет удивительной красоты дикой и величественной панорамы, которая там постоянно развертывается. Сколько прелести и разнообразия в сочетании зеленых морских волн с обнаженными и разноцветными горными складками, со снегом и ледниками! Пользующиеся такой известностью у туристов норвежские фиорды тусклы и бледны по сравнению с удивительным разнообразием и оригинальной яркостью форм, цветов и оттенков этого замечательного и в своем роде единственного пролива».

Пролив узкий, глубокий, довольно извилистый: мыс за мысом, поворот за поворотом — так все сто километров. После нескольких часов ходу пролив стал шире — с полукилометра едва ли не до трех. Левый берег постепенно опускался и стал пологим. Взметнулся высоченный деревянный крест, выщербленный ветром и снегом.

— Могила Розмыслова, — пояснили Борису всезнающие моряки.

Да, полтора столетия назад, в 1771 году, положили в эту мерзлую землю Федора Розмыслова, первого исследователя Новой Земли. С каких же времен идут сюда, на первозданный и жестокий этот Север, русские люди?.. С чем идут, на чем идут, зачем идут? Сколько здесь безымянных, не отмеченных никакими крестами могил, давно сглаженных ветром, снегом, льдом! Неистребима же в человеке эта тяга к нехоженому…

Вот и обсерватория Маточкина Шара — в семнадцати километрах от выхода в Карское море. На крутом берегу чернело довольно унылое одноэтажное барачное строение, два склада, банька, какой-то киоск моссельпромовского типа, оказавшийся магнитным павильоном, чуть подальше — радиостанция.

После совершенно безлюдных берегов пролива этот поселок в три-четыре дома производил внушительное впечатление. Особенно радиомачты — эффектное сооружение. Два мощных ствола, поднятые на высоту в 60 метров. Паутина стальных тросов, крепивших мачты, и вовсе придавала им какой-то фантастический вид.

«Как поднимали эдакую махину?» — думалось каждому, впервые видевшему эту радиостанцию.