В диких условиях

Хозяином «Датсуна», понятное дело, был Крис Маккэндлесс. Вырулив из Атланты, он направил его на запад и 6 июля, охваченный головокружительной эйфорией, прибыл в Национальную зону отдыха Лейк-Мид. Игнорируя знаки, строго запрещающие въезжать на территорию охранной зоны, Маккэндлесс свернул с дороги, найдя место, где она пересекала широкий овраг с песчаным дном. Проехав по этому пересохшему руслу около трех километров, он добрался до южного берега озера. Температура воздуха чуть-чуть недотягивала до пятидесяти по Цельсию. Впереди до самого горизонта расстилалась подрагивающая в расплавленном воздухе безлюдная пустыня. Найдя крошечный кусок тени около зарослей тамариска, Маккэндлесс поставил палатку в окружении кактусов и колючих кустарников и принялся вкушать долгожданную новообретенную свободу, наблюдая за забавной возней ошейниковых игуан.

Взяв начало у озера, Детритовая балка уходит на семьдесят пять километров в горы к северу от Кингмена и служит водоотводом для большого участка здешней территории. Почти весь год в ней сухо, как в меловом карьере. Но в летние месяцы раскаленный воздух поднимается от потрескавшейся почвы, словно пузырьки со дна кипящего чайника, и вздымается в небеса турбулентными вихревыми потоками. Эти потоки нередко создают на высоте девяти-десяти километров над пустыней Мохаве заряды мускулистых кучевых облаков. Через два дня после того, как Маккэндлесс разбил свой лагерь на берегу озера Мид, на дневное небо внезапно накатила необыкновенно плотная стена грозовых туч, и на землю обрушился мощнейший ливень, захвативший почти всю Детритовую долину.

Лагерь Маккэндлесса располагался на краю балки, на несколько метров выше дна основного русла, и поэтому у парня хватило времени собрать палатку и вещи, чтобы их не унесло валом хлынувшей с предгорий мутной коричневой воды. Машину, однако, убрать было некуда, потому что единственный путь отступления, то есть та самая дорога, по которой он и въехал в балку, теперь превратилась в бурлящую, полноводную реку. К счастью, водный поток был слишком слаб, чтобы унести с собой машину или даже причинить ей более или менее серьезные повреждения. Тем не менее, вода залила двигатель. Сразу после потопа Маккэндлесс предпринял несколько нетерпеливых попыток завести машину, но в результате только посадил аккумулятор.

С разряженным аккумулятором никакой возможности завести «Датсун» у него не было. Вернуть машину на шоссе теперь было можно, только выбравшись из балки пешком и сообщив о произошедшем местным властям. Но, обратись он к рейнджерам, ему неизбежно пришлось бы ответить на множество очень неудобных вопросов: почему он проигнорировал запрещающие знаки и зачем вообще заехал в Детритовую долину? В курсе ли он, что регистрация автомобиля истекла еще два года назад и по какой-то причине не была продлена? Знает ли он, что и водительские права у него просрочены, а машина не застрахована?

Правдивые ответы на все эти вопросы вряд ли были бы встречены рейнджерами с пониманием. Конечно, Маккэндлесс мог бы попытаться объяснить им, что он подчиняется только законам другого, высшего порядка, что, будучи современным адептом учения Генри Дэвида Торо, он безоговорочно принял принципы, изложенные в его эссе «О гражданском неповиновении», и, следовательно, считает своим моральным долгом пренебрегать законами государства, но вероятность того, что среди представителей федеральных властей найдутся люди, разделяющие такую точку зрения, была близка к нулю. Ему наверняка придется заполнять горы официальных бумажек и платить всякие штрафы. Мало того, не было сомнений, что обо всем случившемся обязательно сообщат его родителям. Но избежать всех этих досадных неприятностей способ все-таки был: он мог просто бросить «Датсун» и продолжить одиссею на своих двоих. Именно так он и решил поступить.

Такой поворот событий нисколько не обескуражил Маккэндлесса. Наоборот, он принял потоп с восторгом, увидев в нем повод избавиться от ненужного багажа. Он снял с машины номерные знаки штата Виргиния, спрятал их, а потом, как мог, укрыл «Датсун» куском брезента. Свой мощный «винчестер» для оленьей охоты и еще несколько вещей, которые могли еще пригодиться и за которыми он мог когда-нибудь вернуться, он закопал немного в стороне. А потом он сделал символический жест, которым вполне могли бы гордиться и Торо, и Толстой. Он выложил на песок все оставшиеся у него бумажные деньги (получилась жалкая стопочка долларовых банкнот, пятерок и двадцаток) и предал их огню. Через считанные мгновения казначейские билеты на сумму в сто двадцать три доллара обратились в дым и пепел.