В диких условиях

Кай пригласила меня к себе поужинать. Позднее я расстелил у нее на полу свой спальный мешок. Она уже давно уснула, а я все лежал в соседней комнате и слушал ее спокойное дыхание. Много месяцев назад я убедил себя, что мне наплевать на отсутствие в моей жизни интимных и близких отношений, что я прекрасно обойдусь без контактов с другими людьми, но удовольствие от общения с этой женщиной, радость от ее звонкого смеха и невинного соприкосновения наших рук разоблачили этот самообман и породили во мне чувство болезненной внутренней пустоты.

Питерсберг стоит на острове, а Палец Дьявола – на Большой земле. Он возвышается над ледяным плоскогорьем, носящим название Стикинской ледниковой шапки. Этот гигантский, похожий на лабиринт ледяной купол панцирем укрывает спину Барьерных хребтов и во множестве мест под накопленной за века собственной тяжестью сползает к морю длинными синими языками ледников. Чтобы добраться до подножия горы, мне нужно будет как-то перебраться через сорок километров соленой морской воды, а после этого встать на лыжи и пройти около пятидесяти километров вверх по леднику Байрда, по ледяной долине, где, как я был уверен, уже много-много лет не ступала нога человека.

Вместе с группой специалистов по восстановлению лесов я добрался до залива Томаса и там сошел на галечный берег. В полутора километрах впереди виднелась широкая, испещренная камнями и обломками деревьев оконечность ледника. Спустя полчаса я взобрался на этот ледяной язык и начал долгий подъем к подножию Пальца. Первое время мне приходилось идти по голому, не покрытому снегом льду, насыщенному мелкой черной каменной крошкой, хрустевшей под стальными шипами моих кошек.

Через пять или шесть километров я вышел на снег и сменил кошки на лыжи. Без лыж мой чудовищно тяжелый рюкзак стал легче килограммов на семь, да и скорость движения, сама по себе, тоже увеличилась. Тем не менее, идти было опасно, потому что под снегом скрывались многочисленные трещины и расселины.

Еще в Сиэтле, предусмотрев такую ситуацию, я зашел в хозяйственный магазин и купил там две прочные трехметровые алюминиевые штанги для штор. Теперь я связал их в форме креста, а потом прикрепил к поясному ремню рюкзака так, чтобы крест лежал параллельно поверхности снега. Медленно взбираясь вверх по леднику с перегруженным рюкзаком на спине и этим идиотским металлическим крестом на поясе, я чувствовал себя каким-то странноватым pendente. Тем не менее, я изо всех сил надеялся, что если я вдруг провалюсь сквозь спрессованный снег в скрытую под ним трещину, растопыренные концы штанг зацепятся за ее края и не дадут мне рухнуть в ледяные глубины Байрда.

Двое суток я медленно, но верно поднимался по ледяной долине. Погода стояла неплохая, заблудиться было невозможно, да и серьезных препятствий на моем пути не встречалось. Однако я был один, и в одиночестве даже самые обыденные вещи казались мне исполненными глубочайшего смысла. Лед становился еще холоднее и таинственнее, голубое небо – прозрачнее и чище. Будь я в чьей-нибудь компании, безымянные пики, вздымающиеся над ледником, никогда не показались бы мне такими огромными, заманчивыми и вместе с тем до невозможности опасными. Точно так же были обострены и все мои эмоции: душевные подъемы превращались в эйфорию, периоды отчаяния казались бесконечными и беспросветными. Самовлюбленному юноше, опьяненному драматизмом своей собственной жизни, все это казалось до невозможности притягательным.

Через три дня после выхода из Питерсберга я, наконец, оказался прямо у подножия Стикинской ледниковой шапки, в месте, где длинный рукав Байрда сливается с основным массивом. Здесь ледник внезапно перехлестывал через край высокого плато между двумя горными пиками и обрушивался вниз к морю причудливыми нагромождениями ледяных осколков. Увидев эту фантасмагорию с расстояния полутора километров, я впервые с тех пор, как покинул Колорадо, почувствовал настоящий страх.