В диких условиях

В последнем письме Уэйну Вестербергу МакКэндлесс написал: «Если я погибну во время этого приключения и ты больше не услышишь обо мне я хочу чтобы ты знал я считаю тебя великим человеком. Теперь я отправляюсь в дикую природу». Когда путешествие и вправду оказалось гибельным, это напыщенное заявление породило предположения, что парень изначально собирался покончить с собой, и когда он ушел в чащу, то даже не собирался когда-либо из нее возвратиться. Однако я в этом далеко не уверен.

Моя гипотеза, что гибель МакКэндлесса была незапланированной и представляла собой ужасную случайность, вытекает из анализа тех немногих документов, которые он оставил, и бесед с теми, кто общался с ним в последний год жизни. Но мое ощущение намерений Криса МакКэндлесса имеет и более личную природу.

В юности, как мне говорили, я был своевольным, эгоцентричным, порой безрассудным и легко поддавался переменам настроения. Я, подобно многим, огорчал своего отца. Как и у МакКэндлесса, влиятельные фигуры мужского пола вызывали у меня странную смесь подавленной ярости и желания угодить. Если что-нибудь приковывало к себе мое необузданное воображение, я преследовал это со страстью на грани одержимости, и с семнадцати до тридцати лет этим чем-то были горные восхождения.

Не успев проснуться, я каждый день представлял в мечтах, а затем и реально совершал подъемы на удаленные вершины Аляски и Канады — заоблачные шпили, крутые и пугающие, о которых во всем мире знала лишь горстка помешанных на скалолазании. В этом были свои плюсы. Концентрируясь на покорении одной вершины за другой, я сумел пронести все ценное во мне сквозь густой туман взросления. Альпинизм многое значил для меня. Опасность погружала мир в галогенное сияние, в котором все — изгибы скал, оранжевые лишайники, облака — представало ослепительно контрастным. Жизнь натягивалась, как струна. Мир обретал реальность.

В 1977 году, размышляя у стойки бара в Колорадо о своих экзистенциальных томлениях, я вбил себе в голову идею о восхождении на гору под названием Палец Дьявола. Диоритовая[48] глыба, из которой древние ледники вытесали колоссальных пик невероятных пропорций, Палец особенно впечатлял с севера: его непройденная великая северная стена отвесно поднимается на 1829 метров от ледника у своего подножия, вдвое превосходя по высоте Эль Капитан из Йосемитского парка[49]

. Я отправлюсь на Аляску, пройду на лыжах по ледникам от моря пятьдесят километров, и покорю могучее «северное лицо». Более того, я решил идти в одиночку.

Мне было двадцать три, на год меньше, чем Крису МакКэндлессу, когда он отправился в глушь Аляски. Мои рассуждения, если их так можно назвать, подогревались скоропалительными порывами юности и книжной диетой, насыщенной работами Ницше, Керуака и Джона Менлава Эдвардса. Последний был писателем и психиатром, который прежде, чем покончить с собой при помощи капсулы с цианидом в 1958 году, считался одним из выдающихся британских скалолазов того времени. Эдвардс считал скалолазание «психоневротической тенденцией», и занимался им не ради спорта, а чтобы найти убежище от внутренних мучений, отравлявших его существование.

Когда я составил свой план восхождения на Палец, то смутно подозревал, что для его осуществления потребуется прыгнуть выше головы. Но это лишь добавило замыслу притягательности. В тяжести испытаний был весь смысл.

У меня была книжка с фотографией Пальца Дьявола — черно-белым снимком, сделанным с самолета выдающимся гляциологом[50] Мейнардом Миллером. На этом фото гора выглядела особенно зловещей: огромный, облепленный льдом темный гребень из слоистого камня. Эта картинка возбуждала меня не хуже порнографии. Я пытался представить свои ощущения, когда я буду балансировать на вершине, острой, как бритва, тревожно глядя на сгущающиеся вдалеке грозовые тучи, сгибаясь под ветром и морозом и обдумывая, по какой стороне легче соскользнуть вниз. Способен ли человек сдержать свой страх настолько, чтобы взойти на вершину и спуститься вниз?

И если мне это удастся… Я боялся даже представить триумфальные последствия, чтобы не накликать беду. Но у меня не было сомнений, что восхождение на Палец Дьявола полностью изменит мою жизнь. Как могло быть иначе?

Я тогда работал плотником по вызову, облицовывая кондоминиумы в Болдере за три с половиной доллара в час. Однажды, после девяти часов траханья с двадцати пяти миллиметровыми досками и забивания шестнадцатипенсовых гвоздей[51], я сказал боссу, что ухожу: «Нет, Стив, никакой пары недель, я имею в виду — прямо сейчас». Я потратил несколько часов, чтобы очистить рабочий фургончик от своих инструментов и причиндалов, а затем сел в автомобиль и отправился на Аляску. Как всегда, я был удивлен, насколько легко уходить, и как это приятно. Мир неожиданно преисполнился возможностей.