В дни Бородина

– А потому, – ответил я, – что Бонапарт – он тут тоже не просто так… Стоит ли убивать льва только для того, чтобы на его месте начала бы резвиться стая шакалов? Это я, если что, о Британии, Австрии, Пруссии и прочих германских княжествах, которые только и мечтают о том, чтобы ограничить могущество России. Ведь если посмотреть на карту мира в нормальном масштабе, становится видно, что Европа – это только маленький флигелек, пристроенный к огромному русскому дворцу, а германские княжества и вовсе похожи на чуланы для прислуги… Эта наша громадность до одури пугает европейских обитателей, которым кажется, что тень России буквально нависает над их головами. Эти настроения континентальных европейцев ловко подогреваются обитателями Туманного Альбиона, которые считают Россию своим естественным конкурентом-антагонистом в схватке за мировое господство. А некоторые джентльмены к тому же находятся под влиянием иррационального страха, что однажды русские казаки, перевалив через хребты Гиндукуша, выдернут из британской короны ее самую ценную жемчужину, то есть Индию. Их бы в Бедлам, вместе с их страхами, а они в Парламенте заседают… Правда, сейчас весь свет перед британскими очами затмевает фигура великого и ужасного Бонапартия, ради победы над которым британцы согласны дружить хоть с самим дьяволом. Ну а потом, сами понимаете, у Британии нет постоянных друзей и врагов, у Британии есть только постоянные интересы. Соответственно, и перед нами, как людьми, защищающими интересы России, стоит простая задача, чтобы джентльмены молча сидели на своих островах, поджав хвост.

– Да уж, – сказал Кутузов, выслушав мою речь, – не любите вы британцев, Сергей Сергеевич, не любите…

– А за что мне их любить? – хмыкнул в ответ я, – они мне кто – сватья, братья, папа с мамой? Пусть их любит кто-нибудь, кому они сделали хоть что-то хорошее, а я, знаете ли, пас.

– Тогда понятно, – кивнул Кутузов, – и Бонапартия вы приберегли как противовес островитянам. Ну что же, умно, Сергей Сергеевич, умно…

– Да я пока и не знаю, – пожав плечами, ответил я, – выгорит из этого хоть что-нибудь или нет. Только вот прибить живого Бонапарта или засунуть его в какую-нибудь дыру, из которой нет выхода, я всегда успею, а вот оживить мертвого, если он понадобится живым, мне уже не по силам.

– Я вас понимаю, – согласился со мной Кутузов, но тут же с сомнением произнес, – да только вот не знаю, как к этой вашей затее с Бонапартием отнесется государь-император Александр Павлович…

– А почему это должно меня волновать? – удивился я. – Неудовольствие государя-императора – это только его проблема. Мой патрон стоит над всеми земными государями и иными правителями, кто бы они ни были, и у меня есть его мандат на то, чтобы изменить неудачную судьбу этого мира. Поэтому любой, кто решится мне мешать, должен трижды подумать, против кого он выступает. Впрочем, я вполне уверен в благоразумии Александра Павловича, ибо этот монарх как никто другой, знает, что плетью обуха не перешибешь. Хотя сдается мне, он тоже часть проблемы, которую мне в ближайшее время предстоит решить. Впрочем, говорить об этом пока рано, я ведь действительно надеюсь, что Александр Павлович проявит свойственное ему благоразумие. Меня вполне бы устроила ситуация длительного и крепкого мира между Россией и Францией – а он необходим, пока окончательно не сокрушена Турция, под пятой которой стонут христианские и славянские народы, пока не отвоеван Царьград. Поймите же, Михайло Илларионович, войны в Европе только отвлекают Россию от ее главной задачи – принести свободу угнетенным христианам и поставить крест на существовании разбойничьей империи на Босфоре. И в то же время нет ничего более глупого, чем пытаться искать себе в Европе хоть удела, хоть друзей. Дурацкое это занятие…

– Так значит, Сергей Сергеевич, вы все-таки против, чтобы мы сейчас двигали свою армию в Европу… – полувопросительно-полуутвердительно произнес Кутузов.