В дни поражений и побед

Посланный вдогонку за Сергеевым отрядом, Семка, пригнувшись, стрелой полетел и исчез, извиваясь, как угорь, между деревьями. Он перескакивал через камни. Чуть-чуть не кубарем покатился вниз по склону и, взметнувшись на какой-то гребень, оцепенел на мгновение, увидав перед собой каких-то поднимающихся солдат.

- Белые!...

И, невзирая на крики "стой!", на затрещавшие выстрелы, преследуемый бегущими за ним людьми, он бросился назад и в сторону.

Густые сумерки падали на землю. Сливались под одно тени. Может быть, и ушел бы легко партизан.

Может быть, свернув, исчез бы где-нибудь, притаившись за кустом или камнем. Но не то оступившись, не то полетев в какую-то яму, упал он со всего размаха. И когда, вскочив, он почувствовал, что кто-то ухватил его за ворот, рванулся Семка с такой силой, что почти совсем был опять на свободе. Но вражеская рука успела вцепиться ему в спину, и другая рука выворачивала из рук партизана винтовку.

"Ээх!... - подумал только Семка, - Ээх..."

Когда Семку секли плетьми, и каждый удар казачьей нагайки оставлял широкую темно-красную полосу вдоль спины, он молчал. Молчал стиснув зубы, пока рубцы не слились в одно кровавое пятно, а у офицера устала стегать рука.

Когда, измученного и избитого, его положили на лавку и стали вывертывать руки, он застонал от невыносимой боли и попросил убить его, или хоть дать передохнуть немного.

Но его не убили и передохнуть ему не дали.

- Скажет собака! - спокойно проговорил, отирая пот со лба, офицер. Скажи, куда ушли! Дай-ка сюда штык!

И когда Семка обезумел, когда почти потерял сознание и перестал понимать что-либо, кроме острого желания быть убитым, в полубреду - он сказал.

Он не был изменником, не был предателем. Он был хорошим партизаном. Готов был отдать и отдал жизнь за революцию. И все-таки он сказал.

Слава тем, кто крепок телом и духом, кто до конца смог вынести муки и пытки за свое дело! Много было и их, замученных, с печатью молчания на губах и умерших с проклятием, брошенным в лицо врагу. Но... что сильный не отдаст, то у слабого можно вырвать. И не его в том вина. Весь позор, весь стыд все равно упадет только на головы тех, кто в годы революции, в годы великих событий способны были быть только палачами.

- С-собака! - процедил опять, сплевывая, офицер и приказал отряду спешно собираться.

- А с этим что делать, господин поручик? - спросил кто-то, толкая бесчувственного Семку ногой.

- Ясно что! Взять с собой. Еще проверим, а то, может быть, снова придется.

На носилках из двух винтовок и одной шинели, четверо солдат понесли его, переругиваясь. Но тащить им скоро надоело. За каким-то кустом они остановились на минуту, что-то поправляя. Потом с трудом догнали остальных.

- Ваше благородие! - доложил немного спустя один побойчее. - Он сдох, кажися. Что в нем, мертвом, толку-то?

- Я вот вам дам, сукины дети, сдох! Отделаться хотите!

И поручик чиркнул спичкой. - Глаза Семки были широко открыты и безжизненны.

- Вот стервец! - изругался офицер.

Потом, посмотрев на солдат подозрительно, приказал выбросить.

И тело замученного партизана, упав грузно на сыроватую землю, покатилось по склону и, приткнувшись к кусту распускающегося шиповника, замерло без движения навеки.

XXI.

Долго ждал не подозревающий нависшей над ним опасности отряд.

- И чего только копается? - ругал матрос Сергея.

Впереди по шоссе показалась большая часть белых. Партизаны попрятались по кустам. Солдат проходило много, нападать было опасно, и их пропустили мимо. Не прошло и получаса, как впереди показались опять солдаты.

"Куда это их прет столько?" - подумал матрос и приказал ребятам лежать под кустами не шелохнувшись.

Вдруг где-то с тылу раздался выстрел.

- Черти! Сволочи! - закричал он, вскакивая и предполагая, что выстрелил кто-либо нечаянно из своих. Все дело испортили!

Но оттуда же послышались громкие крики и стрельба. Их обошел первый миновавший отряд. Сзади с шоссе тоже засвистели пули.

- Обошли! - панически крикнул кто-то.

- По бугру!.. По бугру!.. - бегал, раскидывая по гребню растерявшихся вначале ребят, Егор. Зарокотал пулемет и, точно косой, срезал верхушки нескольких кустов над головами.

Из-за прикрытия оправившиеся партизаны открыли сильный ответный огонь.

Два раза белые пробовали занять сопку и оба раза осаживали, оставляя убитых и раненых.

Через полчаса - первые зловещие фразы:

- Егор! Патрон мало!

- Две обоймы!.. Последняя!..

Видел матрос, что плохо дело. Забрались белые еще выше на соседний бугор и оттуда поливают из пулемета. Упал Кошкарев, медленно мешком осел Румка, и закорчились, судорожно хватаясь за землю, еще несколько человек. Слышал он, что редеют выстрелы и что кончаются патроны.

"Пробиться! - мелькнуло у него в голове. - Может хоть кто живым выйдет. А так пропадут".

- Сошников! - кричит Егор. - Кончено дело! Стрелять нечем!

- Эх! - решил он, - все равно пропадать!

И загудел во весь голос.

- Товарищи! За мной!..

И первым скатился под откос, на дорогу, за ним ринулись оставшиеся, человек двадцать.