В добровольном изгнании [О женах и сестрах декабристов]

Забегая вперед, скажу, что старик Чернышев после обрушившихся на него несчастий утратил прежнюю веселость, впал в мистицизм, спать ложился в собственный гроб. Он скончался в 1831 г. Его жена, мать А. Г. Муравьевой, прожила всего лишь год после отъезда дочери в Сибирь.[77] Все сестры — при всей их экстравагантности — вполне благополучно вышли замуж. Они до конца дней свято хранили память о сестре Александрине и ее муже Никите Муравьеве, не вернувшихся из Сибири.[78]

Захар Чернышев, отбыв сибирскую каторгу, был отправлен рядовым на Кавказ. Сестры в 1834 г. добиваются для него двухмесячного отпуска. «Это мало после такой долгой и горестной разлуки, но это в то же время много, потому что мы не надеялись его вообще увидеть некоторое время назад», — сообщают они Никите Муравьеву.[79] Добиваются с большим трудом, осаждая Орлова, Бенкендорфа, Чернышева, «но все эти господа недоступны, особенно сейчас, во время праздников,[80] когда каждый требует чего-нибудь для себя, не имея возможности понять настоящие страдания сердца, которое требует другого, чем орденских лент или чинов».[81] В том же 1834 г. З. Г. Чернышев женился. Дожил он до шестидесяти шести лет, хотя и не отличался бодростью и веселостью, а иногда впадал в состояние депрессии.

Была у А. Г. Муравьевой и еще одна опора и поддержка в лице матери мужа Е. Ф. Муравьевой.

Е. Ф. Муравьева с сыном Никитой

Художник Ж.-Д. Монье. Начало 1810-х годов

Екатерина Федоровна Муравьева родилась в 1771 г. в семье крупного дельца екатерининской эпохи Ф. М. Колокольцова, получившего баронский титул. Двадцати трех лет вышла замуж за капитана гвардейского Генерального штаба Михаила Муравьева, наградив его миллионным состоянием.[82] До сей поры в Государственном историческом музее в Москве хранятся нежные письма с поцелуями «тысячу и тысячу раз», аккуратно сложенные и надписанные старческой рукой: «Письмы моего Друга, ко мне с дежурства».[83]

Михаил Никитич Муравьев, из старинного дворянского рода, один из образованнейших людей своего времени, стал известным писателем и деятелем культуры, попечителем Московского университета и товарищем министра народного просвещения. Его имя было окружено пиететом в семье и в обществе. «Их большой дом на Караванной улице, — вспоминает А. Бибикова, — был всегда открыт для друзей и родственников, которые, по тогдашнему обычаю, приезжали из провинции иногда целыми семьями, подолгу жили у гостеприимной и бесконечно доброй Екатерины Федоровны. По воскресеньям у них бывали семейные обеды, и случалось, что за стол садилось человек семьдесят! Тут были и военные генералы, и сенаторы, и безусая молодежь, блестящие кавалергарды и скромные провинциалы — все это были родственники, близкие и дальние».[84]

Достаточно сказать, что родственниками Муравьевым приходились такие люди, как Михаил Лунин, поэт Батюшков, Иван Матвеевич Муравьев-Апостол, дипломат и литератор, отец трех будущих декабристов — Сергея, Матвея и Ипполита…

Воспитанием двух сыновей занимался сам отец, он же руководил их образованием. После смерти М. Н. Муравьева (1807 г.) все заботы легли на плечи молодой вдовы (тридцать шесть лет), которая оставила светскую жизнь и все силы отдала сыновьям: Никите (одиннадцать лет) и Александру (пять лет). Хотя по-прежнему ее дом посещали, у нее гостили подолгу Карамзин, Жуковский, Пушкин…

Вряд ли Екатерина Федоровна отличалась большой образованностью. Во всяком случае, судя по ее письмам, она была не в ладах и с русской и с французской грамматикой. Зато имела доброе сердце и неиссякаемый запас материнской любви.

Легко представить себе состояние матери, два сына которой оказываются в Петропавловской крепости. К тому же оба обвиняются в тайных злоумышлениях против обожаемого ею монарха. Но у нее достаточно сил, чтобы не выказать своего смятения, и даже больше того — поддержать и успокоить впавшего в отчаяние старшего, Никиту.

«Мой дорогой Никита. Будь абсолютно спокоен на мой счет, невидимая сила поддерживает меня, и я чувствую себя хорошо, — пишет Екатерина Федоровна сыну в крепость 29 декабря 1825 г. — Все дни перед образом нашего спасителя с горячими слезами я молю его защитить тебя. Я знаю твою душу, она не может быть виновной. Тот, кто исполнял с таким усердием все свои обязанности, кто был примером сыновьего почитания, может иметь только чистое сердце. Какие-нибудь заблуждения живого воображения, порожденные желанием добра и злоупотреблениями, которые ты мог видеть, произвели слишком сильное впечатление на твою душу и единственное, о чем я тебя заклинаю, сознаваться ангелу государю, которого нам дало небо, говорить с ним с тем чистосердечием, которое я знаю в тебе и которое является достоянием такой благородной души, как твоя. Я тебя заклинаю твоей привязанностью ко мне и моей любовью к тебе сделать это. Это твой долг перед твоим государем и твоей родиной».[85]