В долине Иордана

Немного отшельниковъ въ этой обители, повисшей надъ обрывомъ, заключившейся въ камень и ушедшей отъ соблазновъ міра на Гору Искушенія и Поста. Вѣчное безмолвіе, постъ, созерцаніе неба, борьба съ камнемъ и нуждой, вотъ на что обрекаютъ себя подвижники Сорокадневной Горы. Страшныя видѣнія нарушаютъ сонъ и покой молодаго отшельника, еще не привыкшаго къ пустынѣ; даже паломники испытываютъ ихъ, оставаясь на ночь въ пещерахъ Горы Искушенія. Безмолвствуетъ сердце, уйдя въ свою глубину, но разгоряченная мысль работаетъ непрестанно въ ночной тишинѣ и создаетъ во мракѣ пещеръ мнимые образы того кто дерзнулъ искушать самого Спасителя міра.

«Я помню живо, говорилъ мнѣ одинъ почтенный іеромонахъ, первую ночь проведенную въ вертепахъ Сорокадневной Горы. Я не спалъ, потому что не могъ спать, охваченный чувствомъ живой радости и благоговѣнія, потрясенный впечатлѣніями которыя вынесъ съ Іордана, Іерихона и подымаясь на вершину Горы Искушенія. Утомленное тѣло спало, физическій человѣкъ лежалъ въ изнеможеніи, но душа смотрѣла своими очами, и воображеніе рисовало чудныя видѣнія библейской старины. Отъ временъ Лота и Авраама до эпохи хананейскихъ царей и отъ паденія Іерихона до крещенія Предтечи припоминались событія свѣтлою чередой; предъ моими внутренними очами проходили маститые патріархи, мудрые вожди избраннаго народа и грозный обликъ вопіющаго на берегахъ Іордана. Текутъ волны грѣшнаго народа къ струямъ благословенной рѣки. Всѣ сошлись воедино, трепеща предъ гласомъ вопіющаго въ пустынѣ, зовущаго міръ къ покаянію и встрѣчѣ Богочеловѣка. И предъ незримымъ обликомъ Грядущаго, кажется мнѣ, померкаютъ и убѣгаютъ образы древняго міра: развратъ, многобожіе, жестокость, эгоизмъ и все порожденное мракомъ, уходятъ куда-то далеко и вмѣсто нихъ съ береговъ Іордана разливается по міру тихій божественный небесный свѣтъ; я чувствую это, сознаю, знаю, но не могу видѣть того что не дано въ удѣлъ человѣку. Рушатся капища древнихъ боговъ. Умъ молчитъ, отринувъ свои мечтанія, но сердце горящее какъ факелъ видитъ въ этихъ свѣтлыхъ видѣніяхъ прообразы страдальцевъ за Христа, краеугольные камни новой вѣры, людей для которыхъ жизнь есть любовь. И чувствую я что всепроникающій свѣтъ проникъ и въ меня, что сердце мое запылало огнемъ, тѣло мое просвѣтлѣло и стало легко, а умъ, истощенный мыслью, началъ снова понимать голосъ сердца. И мнѣ стало такъ хорошо и легко какъ будто спали всѣ оковы приковавшія къ міру, какъ будто я готовъ былъ воспарить и летѣть вслѣдъ за свѣтомъ озаряющимъ міръ; какъ дитя не имѣющее прошлаго, котораго вся жизнь впереди, я отдался весь настоящему, стараясь вмѣстить невмѣстимое, и мнѣ казалось вътѣ минуты чуднаго видѣнія что я могу вмѣстить самый свѣтъ… Я пошелъ на встрѣчу къ нему, не зная и не заботясь о земныхъ преградахъ, пошелъ туда откуда онъ изливался, на встрѣчу самому Солнцу… Не долго разливалась по міру заря вѣчнаго сіянья, когда утро и Солнце были еще недалеко… Еще нѣсколько мгновеній — и оно явилось на свѣтломъ горизонтѣ, озаривъ весь міръ лучами новаго свѣта и наполнивъ его сіяніемъ нисшедшимъ отъ небесъ. Въ этомъ царствѣ свѣта, сіянья и лучей, въ которомъ утонули и небо, и земля, явился кроткій образъ Того о Комъ вѣщали пророки, Кого ожидалъ міръ и предъ Кѣмъ убѣгала вѣковая тьма. Онъ явился принося свѣтъ, но человѣкъ не сумѣлъ встрѣтить Его, но сумѣлъ въ сердцѣ своемъ заключить мракъ вмѣсто свѣта и ненависть вмѣсто любви… И представилось мнѣ снова что въ мірѣ тьма, что одолѣли древніе боги, что зло побѣдило добро и Вѣчный Свѣтъ заключился въ темной пещерѣ горы. Невмѣстимое умѣстилось въ вертепѣ, и сіяніе озарявшее весь міръ утонуло во мракѣ, въ который погрузилась земля. Мракъ и ужасъ заполнили все, отяжелѣло снова мое тѣло, преисполнилось сердце порокомъ и грѣхомъ и темныя мечтанія завладѣли умомъ и наполнили его мрачными видѣніями. Мнѣ казалось тогда что преисполненный тьмой и грѣхомъ, я вижу образы мрака который побѣдилъ Свѣтъ и поглощаетъ меня самого, какъ поглотилъ уже весь міръ. Что-то ужасное, безобразное, колоссальное, растущее представилось предо мною; я чувствовалъ что въ мои глаза смотрится кто-то, что холодъ и смерть проникаетъ внутрь меня, останавливается и леденѣетъ кровь, замираетъ сердце и мозгъ наполняется ужасами которыхъ не можетъ передать языкъ. Огонь и мракъ, безмолвіе и громъ, колоссальность и ничтожество, что-то и ничто, форма и хаосъ, — вотъ что предстало предъ моими умственными очами во мракѣ пещеры Горы Искушенія… Дикій крикъ вырвался изъ моей переполненной ужасомъ груди… Я проснулся, и надъ моимъ изголовьемъ старый монахъ читалъ святыя слова молитвы…

„— Успокойся, брате, говорилъ многоопытный старецъ, тебя посѣтило видѣніе. Проснись, возстань и принеси молитву Тому Кто въ этой пещерѣ поборолъ Искушеніе, побѣдилъ мракъ и одолѣлъ князя тьмы…