В долине Иордана

Завернувшись въ свое походное одѣяло и подложивъ подъ голову сумку, подъ сѣнью апельсиноваго дерева, примостился и прикорнулъ Антиповъ, зная что подъ нимъ Святая Земля, а надъ нимъ око Того Чей голосъ уже шестьдесятъ лѣтъ ему говоритъ: иди и иди! Со спокойнымъ и облегченнымъ сердцемъ я ушелъ отъ старца во глубь рощи.

Спать не хотѣлось въ эту ночь; еще менѣе хотѣлось возвращаться въ свою келейку, гдѣ давно уже ждала меня чистая кровать съ кисейнымъ пологомъ, приготовленная заботливыми руками хозяйки. Я вышелъ изъ предѣловъ русскаго сада на берегъ эль-Кельта, веселаго ручейка, катящаго свои необильныя воды чрезъ камни и рытвины, заполнившіе и безъ того тѣсное русло. Благоуханіе новой зелени, новыхъ полевыхъ цвѣтовъ пахнула мнѣ въ лицо вмѣстѣ съ легкою сырою свѣжестью, носившеюся прозрачною дымкой надъ ручейкомъ. Какая-то птица звонко крикнула въ кустахъ, словно испугавшись моего приближенія и поспѣшила убраться подальше, вдали поближе къ Іордану плакалъ жалобно шакалъ, а затѣмъ все было тихо и мертво, какъ въ «часъ утренней молитвы фетхи». Небо и земля, вѣритъ Арабъ, молятся Аллаху когда слитъ человѣкъ ы животныя. и птицы, Безмолвно тогда все на землѣ, и только праведникъ можетъ слышать эту великую молитву. Она не грѣшна какъ моленія человѣка, она чиста какъ пламень, въ ней земля молится о своихъ дѣтяхъ: травахъ, деревьяхъ и цвѣтахъ, молится о каждомъ звѣркѣ, каждой пташкѣ, каждомъ жучкѣ котораго она породила; только человѣкъ долженъ молиться за самого себя. Счастливъ тотъ кто можетъ слышать эту молитву, потому что слушая онъ молится самъ, и нѣтъ такого грѣха который не отпустилъ Аллахъ въ часы утреннихъ молитвъ земли. Легкіе туманы что несутся надъ водой, свѣтлая дымка что лежитъ надъ землей, легкій ниссимъ (зефиръ) что колышетъ лишь лепестки розы, вотъ слова той великой фетхи. Тѣ же просьбы и мольбы которыхъ не передать ни ниссиму, ни туманамъ восходящимъ на небеса, ни шуму колыхающейся листвы, тѣ несетъ въ своей волшебной пѣснѣ соловей, любимецъ Бога, земли и людей; уши Аллаха отверсты для пѣсенъ буль-буля, съ ними вмѣстѣ входятъ и моленія земли, и Превѣчный смотритъ ласково на міръ своимъ лучезарнымъ окомъ, луной. Яркій свѣтъ исходящій изъ него есть милость Аллаха который посылаетъ свои дары съ лучами пламеннаго солнца, съ алмазными каплями росы, съ потоками небеснаго дождя… Грозная буря, ураганы и палящіе вѣтры — также молитва земли; отягченная грѣхами, нечестіемъ и нуждой, она плачетъ, стонетъ и рыдаетъ предъ лицомъ гнѣвнаго Аллаха, который говоритъ съ нею въ раскатахъ грома и въ сіяніи блистающей молніи. Когда минуетъ буря, успокоятся громы и въ черныхъ тучахъ погаснутъ молніи, умолкаетъ гнѣвъ Превѣчнаго, благодать его льется снова на примиренную землю, нѣжный ниссимъ и воздушный туманъ несутъ къ небу пѣснь и молитвы земли…

Такъ говоритъ восточный поэтъ о неслышной молитвѣ земли, такъ думаетъ и полудикій сынъ пустыни.

Было уже около часу пополуночи когда я, утомленный, воротился изъ сада въ душную келью, гдѣ въ закравшемся снопѣ лучей блистала яркою бѣлизной роскошная кровать увѣшанная кисеей. Машинально раздѣвшись, я бросился на нее и утонулъ на упругомъ ложѣ… Ревъ ословъ еще долго не давалъ мнѣ уснуть, и только стрекатанье цикадъ, смѣнившее крики ословъ, перенесло меня въ міръ грезъ и небытія.

VI

Поздно проснулся я на другой день; солнышко глядѣлось привѣтливо въ мои окошки, свѣтлый ясный день уже царилъ въ природѣ. Я открылъ окно и въ комнатку пахнуло свѣжестью утра и воздуха напоеннаго запахомъ душистыхъ цвѣтовъ. Говоръ уже давно ожившихъ паломниковъ наполняли садъ и постройку, въ которой бѣгала и хлопотала хозяйка. Гигантскій самоваръ, пожертвованіе Туляковъ, уже кипѣлъ на всѣхъ парахъ, чуть не качаясь на своей каменной поставкѣ; вокругъ его, словно у источника, суетились богомольцы, наполняя свои походные чайнички и заваривая чай. На зеленой травѣ, залитыя яркимъ сіяніемъ солнца, размѣстились живописныя группы чайничающей Руси, и еще оживленнѣе и веселѣе полились рѣчи паломниковъ, несмотря на то что рослый кавасъ и погонщики ословъ уже торопили ихъ въ дальнѣйшій путь. Высокій, благообразный Антиповъ какъ патріархъ расхаживалъ среди паломниковъ, которыми онъ повидимому руководилъ, и его рѣчи дѣйствовали сильнѣе всѣхъ понуканій каваса.

Изъ постройки, хорошо выспавшись, закусивъ и напчвшись чайку, грузно переваливаясь вышелъ путеводитель-монахъ; на его непоствомъ румяномъ лицѣ и красивомъ профилѣ обрамленномъ сѣдинами были написаны такое спокойствіе и довольствіе что сравненіе съ изможденными лицами большинства паломниковь напрашивалось само собою. Быстро собрались богомольцы вокругъ путеводителя, сняли шапки и запѣли молитву вслѣдъ за батюшкой.

Окончилось молитвенное пѣніе, всколыхнулась толпа, двинулась въ путь, стараясь еще до полудня поспѣть на берега благословенной рѣки.