В долине Лотосов

– Ха-ха-ха! Выходит, я новая кулачка? Кулачка, торгующая рисовым отваром! Ты что, пугать меня решил, пугать?

– Я не пугаю тебя. Это чистая правда. Что называется, на железной доске вырезана и гвоздями прибита…

– Ты не смеешься?

– Простая черепаха не смеется над съедобной – обе копошатся в грязи! Мы с тобой оба в беде…

– Чтоб тебя гром разразил! Это все из-за тебя, ты виноват! Когда я выходила замуж, тебе приспичило явиться к нам со своей шайкой оборотней и бороться против феодализма, участвовать в свадебных «Посиделках»… Посиделки-переделки! Ты мне всю жизнь испортил… У-у-у, у-у-у… На кой черт тебе понадобилось собирать эти песни и бороться с феодализмом? Мало, что себя погубил, так еще Гуйгуя и меня…

И тут она вдруг услышала:

Свеча то синим, то зеленым вспыхнет,
А рядом плачет девушка несмело.
Свеча потухнет, плач затихнет,
От слез невеста окаменела.
Свеча горит, горит зелено-сине,
Прощается с невестой хор девичий.
Поет тоскливо, даже сердце стынет,
В глазах как иглы – песня слезы кличет.

Помешанный Цинь действительно помешался: сидя на могиле, он пел песню из своего представления «Посиделки», объявленного большим ядовитым сорняком.

Часть III. Люди и оборотни (1969 г.)

Глава 1. Новые несчастья

Когда движение за «четыре чистки» завершилось, Лотосы из разряда «черных гнезд капитализма» были переведены в «оплот борьбы за социализм». Перемены коснулись прежде всего внешнего облика сельской улицы. Раньше на ней стояли в основном почерневшие деревянные дома, а теперь они на высоту двух метров были побелены известкой, да еще украшены алой каймой. Через каждые два дома красовались лозунги, написанные в старинном стиле: «Возродим пролетариев и уничтожим капиталистов», «В сельском хозяйстве учиться у Дачжая»,[25] «Защитим плоды четырех чисток», «Классовая борьба – чудодейственное средство». В начале и конце улицы висело несколько лозунгов со словами «да здравствует», перекликавшихся друг с другом. На каждые ворота были приклеены парные надписи, выполненные одним шрифтом и по единому трафарету: «Пойдем по пути Дачжая», «Поднимем красное знамя Дачжая». Таким образом, главная улица превратилась в улицу лозунгов, написанных красными иероглифами по белому фону, что сделало все дома весьма нарядными.

Раньше в ясную погоду из окон домов высовывали длинные бамбуковые шесты, на которых сушилась разноцветная одежда. Это украшало улицу, но лишало ее серьезности, поэтому шесты ликвидировали. Во время праздников, приезда начальства или торжественных визитов из братских коммун все сельчане должны были вывешивать по красному флагу, который то уныло болтался на палке, то весело развевался, символизируя победу движения и всеобщий оптимизм. Чтобы сохранить чистоту и порядок, было введено «четыре запрета», то есть запрещено держать собак, кур, кроликов и пчел, но по три наседки на двор все-таки разрешили. Чем объяснялось это разрешение, не совсем понятно: то ли тем, что без яиц было слишком трудно добывать соль и масло, то ли необходимостью подкармливать начальство, время от времени прибывавшее в село. Кроме того, на улице строжайше запретили держать лотки, а лоточников полностью превратили в крестьян, чтобы заткнуть все лазейки для личного обогащения.

Все это называлось «революционизацией» облика улицы. Но еще более глубокой была революционизация человеческих отношений. В селе ввели «систему охраны общественного порядка», ночное патрулирование, регистрацию приезжих, отъездов и отпусков. В начале, середине и конце улицы были установлены «ящики для разоблачений», в которые каждый мог опустить свой материал. Ящики запирались на замок, открывались только специальным человеком, так что обличителям нечего было бояться. Разоблачающие могли не подписываться и всячески охранялись. Недоносительство приравнивалось к соучастию. Тот, кто разоблачал особенно успешно, вносился в почетный список и получал моральное или материальное вознаграждение. Эта мера принесла великолепный эффект: теперь все сельчане стремились запереть ворота, едва стемнеет, и завалиться спать, что экономило керосин и создавало тишину. Даже днем крестьяне больше не ходили один к другому, боясь что-нибудь сболтнуть и стать жертвой разоблачения. Раньше соседи любили угощать друг друга едой, толковать о разных делах, а теперь по всей стране шла критика буржуазной теории человеческой сущности, критика гуманизма, так что приходилось держать ухо востро и следить за каждой травинкой на соседском дворе. Принцип «один за всех, все за одного» превратился в «один против всех, все против одного».