В долине Лотосов

Много раз ходила она на мост из белого камня, перекинутый через Ручей нефритовых листьев, и молча смотрела в воду. Ущелье тут было довольно глубоким – три или четыре сажени, – и вода напоминала полосу зеленой парчи, но она все отражала, даже ямочки на щеках. На влажных скалах по обе стороны ручья росли крылатый папоротник, глицинии и трава камнеломка, которую иногда называют «тигриные уши». С древности несчастные женщины облюбовали этот мост для самоубийств, поэтому сельчане прозвали его Мостом одиноких женщин. Ху Юйинь смотрела с него на свое отражение в воде и плакала: «Юйинь, Юйинь, неужели это ты? Неужели ты дурная женщина? Разве ты кого-нибудь погубила, разве в селе у тебя есть враги? Вроде бы нет. Ты и муравья не тронешь, с людьми не ссоришься, голоса не повышаешь, ничьих детей не обижаешь… И не жестокая ты, не жадная – наоборот, многим помогала. В чем же дело? Если ты никому не мешала, то почему тебя ненавидят, критикуют, борются с тобой? Считают самой низкой, презренной женщиной на свете, не дают головы поднять, улыбнуться… За какие грехи такая печальная судьба, такая расплата? Этот мир слишком бессовестен, несправедлив к тебе!» Она плакала все горше и думала: «Нет, я не умру, ни за что не умру! Почему я должна умирать? Какой закон я нарушила, какое преступление совершила? Почему я не могу жить?» Она много раз стояла на мосту, но так и не прыгнула: глядела на свое отражение в воде…

Потом она начала изводить себя по-другому – однажды три дня ничего не ела и не пила, но по утрам все-таки вставала, причесывалась, умывалась, работала. На четвертый день она, подметая улицу, потеряла сознание и упала. Цинь Шутянь отнес ее домой, урезонивал и стращал, как ребенка; накормил ее яичной похлебкой, а сам плакал. Она никогда не видела, чтобы он плакал. Этот злостный правый в «железном шлеме» даже напоказ толпе выходил е улыбкой, спокойно надевал на шею черную доску, не дрогнув становился коленями на битые кирпичи, словно шел к родственникам или на пир. Он всегда был весел и, казалось, не знал печали. Но сегодня он плакал – из-за нее! Ху Юйинь похолодела и в то же время ощутила какую-то непонятную теплоту. Она с детства была мягкосердечной – и к другим, и к себе. Когда она жила с Гуйгуем, она больше всего боялась видеть и слышать страдания людей. И Цинь Шутянь всячески оберегал ее. Одно время она даже ненавидела его, считая, что это он принес несчастье в их дом: приехал с танцевальной труппой на свадьбу и сглазил ее замужество. Сейчас Цинь, наверное, старается искупить свою вину, но вина слишком велика, ее нельзя искупить и за три жизни. В конце концов он всего лишь жалеет себе подобного, как обезьяна защищает обезьяну, а несчастный – несчастного. Даже теперь, у постели больной возлюбленной, Цинь тихонько пел песню «Медная монета» из этих треклятых «Посиделок»:

В январе – по приметам —
Надо петь о монетах.
Сосчитать их смогла?
У каждой четыре угла,
А у двух? Сосчитай поскорей
Да ответь, ты ведь умная девочка!

Так он доходил до десяти, а то и до одиннадцати монет, и при словах «Ты ведь умная девочка!» у него каждый раз на глаза навертывались слезы. Что это значило? Может быть: «Ты ведь умная девочка, почему же так изводишь себя? Почему не хочешь жить? Мир ведь больше нашего села, он огромен и вечен. Он стоит не на всяческих кампаниях и надуманной борьбе, в нем существует множество других вещей. Ты ведь умная девочка, умная, умная!»

Старинная народная песня оказалась спасительной. Может быть, именно потому, что Ху Юйинь слышала и любила петь ее с детства, эта песня пробудила в ней жажду жизни и желание внимательнее присмотреться к Цинь Шутяню. Объявленный самым низким человеком, вредителем, он тем не менее сохранял оптимизм и активность, как будто в мире «черных дьяволов» не существовало ни печали, ни унижений, ни боли. Во время позорных демонстраций он всегда смело шел впереди и, не дожидаясь, когда его начнут ругать или бить, бросался на колени, склонял голову. Если его ударяли по левой щеке, он был готов подставить правую, но не по-христиански, а по-своему, со своими целями.