В долине солнца

Тревис лежал рядом со своим спальным местом, которое располагалось над шкафом, таким же длинным и широким, как сама полка. Его дверца – из прессованного картона с ламинированной древесиной и пластиковой ручкой – криво висела на уровне пола. Что-то в шкафчике глухо стукнуло, и дверца приоткрылась.

Весь в собственной слюне, Тревис перекатился и, перенеся вес тела на правый локоть, уставился на дверцу.

Стук раздался еще раз.

Гаечный ключ в ящике с инструментами?

«Или, – подумал он, – это голод рвется наружу?»

Он закрыл глаза.

В голове у него вновь послышался женский голос, который он слышал до этого утром, – он раздался шелестом шелка о кожу: «Что ты видишь, Тревис, когда остаешься один в темноте? Что ждет тебя в шкафах твоих пустующих, гниющих комнат? В тех местах, которых не помнишь, в тех снах, которые хочешь забыть…»

Теперь, по-прежнему не открывая глаз, он увидел клетку со стальными прутьями – и что-то большое и страшное в самом дальнем и темном углу. Что-то…

мимолетное

…чудовищное. Он слышал, как оно дышит, низко, глубоко, и он знал, что если откроет глаза – то увидит его, там, в шкафу. Оно выползет на свет.

«Не буду смотреть», – решил он.

«Посмотришь, – произнес женский голос. – Посмотришь, и тебе это понравится. Т-Р-Е-В-И-С».

Он пнул дверь – та захлопнулась.

После этого встал и, убрав простыни с матраца, завернул их в одеяло. Намочил тряпку и вытер кровь со стенок и потолка спальной полки – точно так же, как вымыл руки, когда к нему постучалась женщина, с жидким мылом и водой из канистры, которая хранилась под раковиной. Тряпки, вместе с одеялом, простынями и бумажными полотенцами, которые он использовал, чтобы вытереть рвоту, он засунул в черный полиэтиленовый мешок и завязал его. Потом выбросил мешок на помойку.

Позднее, надев чистую белую футболку, джинсы и шляпу, вышел в тень кирпичного козырька перед офисом мотеля, где стояла и ржавела пара неработающих насосов. Он прятался от солнца, наблюдая за тем, как оно поднимается по небу. Выглянул в бассейн, забитый перекати-полем и выброшенными обломками чьей-то жизни. «Некоторые пространства следует опустошить», – подумал он. Извлечь из них вещи, как воспоминания. И если они не нужны – выбросить.

Вниз по дощатому настилу, где начинался ряд из шести домиков мотеля, откуда-то явился рыжий кот без хвоста и сел, с прищуром уставившись на него.

– Привет, котик, – сказал Тревис.

Кот отвернулся.

Он низко надвинул шляпу и, не обращая внимания на боль в бедре, на мигрень, на беспокойный желудок, думая, что больше всего ему сейчас требовалось лишь время – время извлечь из памяти последние свои двадцать четыре часа и, возможно, это место могло ему в этом помочь, Тревис вышел из тени козырька и принялся за работу в бассейне.

В десяти милях, в убежище Божьего домика Сэнди Гаскин стоял между поваром Диего и его женой Росендо. Мальчик держал псалтырь и пытался водить пальцем по строчкам, но стихи были на испанском, а он читал по-испански слишком медленно, поэтому старался поспевать как мог, проигрывая у себя в голове припев старого гимна на английском. Он посмотрел на Росендо и увидел, что та пела, не заглядывая в псалтырь, сосредоточив карие глаза на грязном окне над купелью, где на стекле сверкало цветное изображение Иисуса, идущего рядом с агнцем. Росендо держалась за разбухший живот. Она ждала своего первого ребенка, и Сэнди знал, что Росендо скоро придется уйти из кафе, чтобы заботиться о малыше, и мог только гадать, вернется она или нет.

Диего заметил, что Сэнди смотрит на Росендо, и подмигнул ему.

Сэнди поправил на себе воротник.

Когда песня закончилась, прихожане уселись и зашевелились так плавно, что их тела, казалось, трепетали, как крылья. За кафедрой, под витражом, открылся занавес, и за ним в небольшой крестильне стояла мать Сэнди в белом халате, а рядом – старый пастор. Сэнди слышал слабое журчание купели и видел солнце, сияющее сквозь окно над ним. Свет падал на поверхность воды, а та отбрасывала на лицо его матери цветное отражение.

– Братья и сестры, – возвестил пастор, – сегодня мы приветствуем новую жизнь с нашим спасителем, встречаем нашу сестру, Аннабель, в исцеляющей купели Христовой крови. Ибо его кровью мы все очищены.

Старик взял Аннабель за руку и, улыбнувшись, произнес нараспев:

– Annabelle Gaskin, debido a su profesión personal de fé en nuestro Señor Jesucristo, está bautizada en el nombre del Padre, del Hijo y del Espíritu Santo[7].

И с изящностью танцора старый пастор опустил мать Сэнди в воду, а потом она воспрянула, вся мокрая и обновленная.