В доме Шиллинга (дореволюционная орфография)

– Нтъ, она ршительно не хочетъ, сударь, – отвчала за нее мадемуазель Биркнеръ. – Старуха пришла сюда въ домъ и хотла ее увести насильно, отъ этого на улиц произошло волненіе – Фрицъ ни за что не хотлъ отпустить бдняжку… Теперь онъ очень безпокоится о томъ, что скажутъ господа, когда узнаютъ, что онъ позволилъ себ привести двочку въ домъ.

– Хорошо сдлалъ, и можетъ быть покоенъ, – сказалъ молодой баронъ Шиллингъ. Онъ наклонился къ маленькой двочк и, тихо приподнявъ ея головку, спросилъ: „разв бабушка такъ зла“?

Эти мягкіе нжные звуки прекраснаго мужского голоса размягчили оцпенвшее отъ горя сердце двочки.

– Она виновата! – воскликнуло дитя. – Она бранила отца за то, что господинъ баронъ прогналъ его, и, когда его принесли мертваго, она опять бранилась и хотла запереть дверь передъ нимъ.

– Оставайся у насъ! – прервалъ молодой баронъ страшныя рыданія, которыми разразилась двочка при послднихъ словахъ.

– Арнольдъ, что ты хочешь длать? – вскричала баронесса.

– To же, что и я, любезная невстка, – твердо и со свойственной ему гордостью сказалъ старый баронъ.

– Двочка останется у насъ, будетъ воспитана въ дом Шиллинга, и нечего больше говорить объ этомъ!… Биркнеръ, угодно вамъ заботиться о двочк?

– Очень охотно, господинъ баронъ, съ большой радостью.

– Ну, такъ снимите съ нея мокрое платье и уложите ея въ постель.

Экономка увела двочку, а баронесса молча поднялась съ мста. Длинная срая фигура медленно прошла черезъ всю комнату и удалилась въ свои комнаты, едва наклонивъ голову и прошептавъ: „спокойной ночи“!

На другой день въ третьемъ часу пополудни со двора Шиллинга выхала карета стараго барона. Большія ворота монастырскаго помстья были открыты; работница суетилась тамъ съ метлой, a служанка съ корзинкой на рук, только что хотла выйти на улицу, когда карета прохала мимо… Феликсъ далеко высунулся изъ окна и грустнымъ взглядомъ окинулъ весь дворъ.

Служанки смясь переглянулись.

– Вотъ они дутъ, – сказала одна изъ нихъ, поворачивая голову вслдъ экипажу. – Госпожа стоитъ наверху у окна – она наврно видла молодого барина. Ей, гордой госпож маіорш, конечно, досадно, потому что съ ней еще никогда ничего подобнаго не бывало; она все еще думаетъ, что это обойдется. Но она это близко принимаетъ къ сердцу, хотя и не показываетъ. Она вчера до поздней ночи бгала отъ одного окна къ другому, думая, что молодой баринъ вернется безъ своей милой; она и не ложилась совсмъ, сегодня утромъ я нашла постель въ томъ же вид, какъ вчера ее приготовила.

Между тмъ у окна присутственной комнаты стояла маіорша. Она держалась за ручку окна и смотрла за ворота, гд сейчасъ мелькнуло блдное лицо отверженнаго сына. Ни одного вздоха не вырвалось изъ ея груди, – она точно окаменла. Къ ней подошелъ совтникъ.

– Онъ навсегда потерянъ для тебя, Тереза, негодяй отправляется къ своему легкомысленному отцу, – сказалъ онъ холодно.

Она вздрогнула, какъ будто онъ вонзилъ въ нее ножъ, но не спросила, почему онъ это знаетъ.

Она бросила на него дикій взглядъ, судорожно стиснула зубы и вышла изъ комнаты.

10.

Наступилъ 1868 годъ. За эти восемь лтъ произошло много важныхъ событій въ двухъ частяхъ свта; много крови пролито въ Шлезвигъ-Голштиніи [10] и Богеміи [11], а въ Соединенныхъ Штатахъ въ продолженіе четырехъ лтъ бушевала ожесточенная война [12], которой разршились ненависть расъ и многолтній раздоръ между земледльцами и плантаторами. Эти восемь лтъ были роковыми для милліоновъ людей, а также для отверженнаго, который въ прекрасный іюньскій день покинулъ свое нмецкое отечество и отправился съ горячо любимой невстой за море къ своему вновь найденному отцу; роковыми были они и для дома Шиллинга, глава котораго старый баронъ Крафтъ посл вторичнаго удара закрылъ навсегда свои веселые глаза, вслдствіе чего великолпный домъ съ колоннами стоялъ часто осиротлымъ и покинутымъ; только монастырское помстье, казалось, осталось неприкосновеннымъ; перемны обошли его, какъ будто оно въ своей замкнутости лежало въ сторон отъ пути.

И теперь, по вечерамъ въ тотъ же часъ, какъ и прежде, скрипла боковая калитка, и люди приходили за хорошимъ неразбавленнымъ „монастырскимъ“ молокомъ. Во двор суетились т же работники и поденщики и отправлялись съ боронами, плугами и топорами въ поля и лса обширныхъ вольфрамовскихъ владній, въ большія ворота възжали воза съ хлбомъ и дровами – все по старымъ обычаямъ безо всякихъ измненій. Ни въ курятникъ, ни на голубятню не допускались новыя породы. По мннію окрестныхъ жителей все было того же вида и цвта и такъ же неизмнно, какъ старая безцвтная куртка совтника, какъ гордая осанка и холодное суровое лицо маіорши. Но они должны были согласиться, что плечи съ гордо сидящей на нихъ головой похудли, что въ темныхъ волосахъ появилась сдина и что энергія и быстрота движеній значительно уменьшились.