В доме Шиллинга (дореволюционная орфография)

Она подбросила кончикомъ изящной ножки свертокъ голубыхъ шелковыхъ лентъ, который покатился по каменному полу по направленію къ сундукамъ; вокругъ ея подвижной фигуры слышался шелестъ тяжелой шелковой матеріи и звонъ золотыхъ украшеній; она подняла было руки, чтобы поправить разсыпавшіеся локоны, но вдругъ опустила ихъ и, протягивая входившему хозяину дома, бросилась къ нему съ радостнымъ крикомъ.

– Вотъ и мы, дорогой баронъ. Ахъ, Боже мой, какъ мнѣ вспомнился бѣдный Феликсъ, когда я васъ увидала. He правда ли, кто могъ бы сказать тогда, что я такъ скоро буду вдовой? Такая молодая! – А онъ бѣдняжка лежитъ тамъ одинъ въ землѣ. И что онъ долженъ былъ вынести, это ужасно, говорю я вамъ. Знаете ли, для меня Феликсъ умеръ съ той минуты, какъ получилъ тяжелую рану. Я не могу видѣть страданій; комната больного для меня страшна не меньше ада: темно, душно, жалобные стоны, ходятъ на цыпочкахъ, говорятъ шепотомъ, – все это дѣйствуетъ на меня подавляюще, и потому я бѣгу отъ этого.

Она умолкла и обернулась назадъ – по лѣстницѣ несли обитый желѣзомъ сундукъ; онъ былъ значительно тяжелѣе другихъ, что замѣтно было по тяжелому дыханію и неровнымъ шагамъ несшихъ его людей.

– Намъ надо много мѣста, не правда ли! – продолжала съ живостью маленькая женщина и смѣясь указала на багажъ. Съ нами случались и несчастія. Посмотрите на этотъ неопредѣленный предметъ, который съ такимъ огорченіемъ вертитъ въ рукахъ моя горничная; онъ былъ прелестнѣйшей шляпкой, купленной мной въ Гамбургѣ для полутраура… Мнѣ сломали сундукъ – баснословные болваны!

Баронъ Шиллингъ вдругъ выпустилъ ея руку, которую невольно было удержалъ въ своей. Это нѣжное существо, стоявшее передъ нимъ, вернулось такимъ же (можетъ быть нѣсколько блѣднѣе) какимъ оно было восемь лѣтъ тому назадъ, когда отправлялось за море, такой же легкокрылой бабочкой, которая порхаетъ вокругъ цвѣтовъ жизни и боязливо удаляется отъ негостепріимнаго поля скорбей и заботъ. Двѣ слезы объ умершемъ, скатившіяся по ея щекамъ, были имъ приняты за выраженіе искренняго горя, но вслѣдъ за ними появились на щекахъ ямочки шаловливой улыбки надъ смѣшной формой смятой шляпки.

– Виной этому мои люди? – спросилъ баронъ Шиллингъ коротко, почти мрачно.

– Нѣтъ, нѣтъ, это случилось на желѣзной дорогѣ… Да это ничего не значитъ! Я завтра же напишу въ Берлинъ моей прежней модисткѣ, которая, вѣроятно, еще существуетъ и страшно обрадуется…

Она вдругъ замолчала, какъбудто проболталась, и украдкой взглянула въ сторону, баронъ Шиллингъ послѣдовалъ глазами по направленію ея взгляда и теперь только увидѣлъ группу, которая безмолвно стояла у входа въ большой коридоръ.

Стражи сѣней – каріатиды со своими строгими бѣлыми каменными лицами вверху на карнизахъ, конечно, никогда еще не видали такого чернаго курчаваго человѣческаго существа, какое стояло тамъ на мраморныхъ плитахъ.

Негритянка въ домѣ Шиллинга!… Ходившіе взадъ и впередъ слуги смотрѣли на нее съ удивленіемъ, а она добродушно улыбалась имъ своими толстыми губами. Она держала на рукахъ маленькую блѣдную черноглазую дѣвочку въ длинной бѣлой кашемировой накидкѣ, падавшей мягкими складками, казалось, будто большая бѣлая бабочка прильнула къ негритянкѣ… Ребенокъ, очевидно, боялся въ чужомъ домѣ; его тоненькая рученка крѣпко обвила шею няни, а маленькое личико, обрамленное бѣлокуро-золотистыми волосами крѣпко прижалось къ черной толстой щекѣ… Тамъ же подлѣ мраморной статуи стояла дама. Въ правой рукѣ она держала руку мальчика лѣтъ семи, а лѣвой опиралась на высокій пьедесталъ богини. Между тѣмъ какъ въ туалетѣ молодой вдовы преобладали полутраурные цвѣта, – бѣлый и сѣрый, эта была вся въ черномъ – въ самомъ глубокомъ траурѣ; какъ статуя ночи стояла она въ своей длинной одеждѣ, спускавшейся мягкими складками, и въ черной вуали подлѣ бѣлой мраморной фигуры… Своими большими черными глазами эта серьезная прекрасная женщина, слегка сдвинувъ брови, слѣдила за живыми движеніями молодой вдовы.

– Мой менторъ недоволенъ, – проворчала Люсиль съ подавленной досадой. – Пойдемте, баронъ! Госпожа Мерседесъ не любитъ ждать, – она, эта испанская хлопчатобумажная принцесса, высокомѣрна въ высшей степени.

Баронъ Шиллингъ быстро направился къ неподвижной группѣ, въ которой проявились жизнь и движеніе. Дама положила руку на плечо мальчика и такъ низко наклонилась къ нему, что черный вуаль, ниспадавшій, какъ мантилья, отъ надѣтой на лобъ шляпки, совершенно закрылъ ея лицо.

Она прошептала мальчику нѣсколько словъ и повела его навстрѣчу барону Шиллингъ.

– Мой папа велѣлъ тебѣ кланяться, дядя Арнольдъ; онъ говорилъ мнѣ это много разъ, прежде чѣмъ пошелъ къ дѣдушкѣ на небо, – сказалъ мальчикъ чистымъ нѣмецкимъ языкомъ.