В доме Шиллинга

— Никогда! Я не хочу больше влачить подл тебя лишенную свта и радости жизнь!

— Но я не освобождаю тебя! Я не удалюсь, — мое мсто подл тебя! — вскричала она съ отчаяніемъ. — Арнольдъ, я готова передъ всмъ свтомъ объявить, что я хочу остаться твоей женой, что я просила тебя оставить меня при себ — неужели теб мало этого?

Дрожь пробжала по всему его тлу.

— He принуждай меня въ послднюю минуту произнести слово, которое уже давно готово сорваться съ моихъ устъ! — проговорилъ онъ, едва владя собой.

— Произнеси, — оно меня не…

— Слово вчной непримиримой ненависти, — сказалъ онъ и, поднявшись по лстниц, заперся въ своей комнат.

Она пошатнулась и крпко ухватилась за перила лстницы, но не пыталась боле слдовать за нимъ.

— Ненависти, ненависти! — пробормотала она, низко опуская голову. Да, онъ желаетъ разрыва! Она разразилась громкимъ безумнымъ смхомъ. Ну, хорошо же! Онъ увидитъ, несчастный, что онъ сдлалъ! Увидитъ! Теперь онъ еще ничего не знаетъ, онъ не знаетъ, что значитъ упасть съ высоты богатства и уваженія! Теперь онъ еще торжествуетъ! О, какъ досадно… и какъ больно! Хоть бы умереть!

Собравъ вс свои силы, она выпрямилась и дико посмотрла кругомъ, какъ будто бы ужасное ршающее слово еще звучало изъ всхъ угловъ и отдавалось въ этихъ стнахъ, напоминая, что здсь ей не мсто. Ея колна дрожали, но она прошла черезъ мастерскую, отдернула занавсъ и вошла въ зимній садъ.

Фонтанъ журчалъ, и солнечные лучи, пробиваясь сквозь частую сть втвей и листьевъ, отражались на блестящей водной поверхности и капли падали въ бассейнъ точно золотой бисеръ.

Это монотонное плесканье и журчанье среди безмолвнаго царства растеній, подл комнаты, гд сейчасъ только спорили два человка съ бурной страстностью и злобой, имли какое то демоническое непреодолимое дйствіе!.. Убаюкивающее плесканье свжей воды, бьющей изъ земли въ точно опредленномъ количеств, и ни одной каплей боле, чмъ можетъ вмстить бассейнъ!

Она пристально смотрла на колыхавшуюся въ бассейн воду. И ей казалось, что вода поднимается все выше и выше, что изъ нея выходитъ голова подъ густымъ серебристымъ покрываломъ. Складки покрывала все боле и боле расширяются, выходятъ за края бассейна и разливаются по асфальтовому полу все дальше и дальше. И серебристый хвостъ, все раздуваясь и величественно расширяясь, вдругъ перебрался за бархатную занавску! Какъ вдругъ заблестлъ тамъ мозаиковый полъ, и какъ все оживилось въ углахъ и по стнамъ. Листы бумаги, большіе, толстые, покрытые эскизами, и вс ненавистныя лица въ рамкахъ попадали и закачались на серебристыхъ волнахъ. Разостланные на полу шкуры пантеръ и медвдей тихо поднялись, точно на спинахъ своихъ прежнихъ владльцевъ; ибисы и вазы съ кактусами попадали съ подставокъ и консолей; даже тяжелые шкафы и полки по стнамъ закачались, точно сильныя грубыя руки трясли и раскачивали ихъ, и вся сверкающая посуда, чайники и кубки, венеціанскій хрусталь и зеркала, все со звономъ попадало со своихъ мстъ… Полудавленный дикій крикъ раздался въ зимнемъ саду, и высокая согнутая женская фигура выскочила оттуда и побжала по платановой алле, и къ шуму ея шелковаго платья примшивалось безпрерывное бормотанье: «ненависть, ненависть!»…

39

Вскор посл того въ бель-этаж поднялись шумъ и суетня; люди торопливо бгали взадъ и впередъ. Вс имвшіеся сундуки были принесены въ залу, гд находилась канонисса, энергично распоряжавшаяся и отдававшая приказанія. Ея щеки пылали, а въ темныхъ суровыхъ глазахъ горлъ какой-то странный лихорадочный огонь; но каждое ея приказаніе отдавалось «мастерски», какъ говорила прислуга, такъ что не могло быть ни замшательства, ни путаницы.

Странно, что на этотъ разъ все серебро, все что было въ шкафахъ, все блье до самой послдней салфетки укладывалось въ сундуки; снимались даже со стнъ картины и со столовъ разныя бездлушки и альбомы и также упаковывались. Изъ этого можно было заключить, что господа узжаютъ надолго, можетъ быть даже въ одно изъ имній на Рейн, такъ какъ зачмъ бы стали брать серебро и столовое блье, еслибы останавливались въ отеляхъ?… Но всего загадочне было то, что фрейлейнъ фонъ Ридтъ телеграфировала повренному баронессы, жившему на разстояніи нсколькихъ желзнодорожныхъ станцій, чтобы онъ немедленно прізжалъ. Камердинеръ Робертъ думалъ, что баронесс надо много денегъ для путешествія, и потому вызывается сюда адвокатъ.

Мадемуазель Биркнеръ разсказывала все это въ дтской Анхенъ и Дебор, и донна Мерседесъ слышала изъ своей спальни… Итакъ отъздъ былъ окончательно ршенъ. Онъ отправляется пожинать новые лавры, и женщина, презирающая и его призваніе, и искусство, настояла на томъ, чтобы сопровождать его… Картина, которая будетъ выставлена, внушала ей ужасъ, и всетаки она упорно хотла оставаться подл художника, чтобы съ досадой и гнвомъ видть тріумфъ мастерского произведенія.