В доме Шиллинга

Она подняла голову, покоившуюся на сложенныхъ рукахъ и окинула критическимъ взглядомъ подносъ, поданный мадемуазель Биркнеръ.

— Кофе при такой невыносимой жар? Нтъ, милая, очень благодарна! Дайте мн ванильнаго или земляничнаго мороженаго! Я совсмъ изнемогла.

Добродушная толстая экономка, у которой, по выраженію баронессы, не было ни на волосъ пониманія, очень смутилась и тщетно придумывала отвтъ.

— У васъ можетъ быть нтъ льда, — закричала Люсиль, забавляясь; она наслаждалась безпомощной миной совершенно растерявшейся женщины. — Въ такомъ случа дайте, пожалуйста, стаканъ шампанскаго.

Опять наступило минутное молчаніе. Мадемуазель Биркнеръ медленно обратилась къ слуг, который намревался было выйти изъ комнаты.

— He будете ли вы такъ любезны, Робертъ…

— Очень сожалю, — возразилъ онъ, пожимая плечами и очевидно возмущенный тмъ, что онъ въ этихъ комнатахъ долженъ откровенно признаться въ своемъ безсиліи, — госпожа баронесса…

Люсиль громко расхохоталась.

— Стаканъ свжей воды, пожалуйста, если можно!

Слуга вышелъ. Мадемуазель Биркнеръ поставила подносъ на столъ и почтительно поклонилась донн Мерседесъ, которая холодно, но вжливо поблагодарила за все, что ей было предложено. Вслдъ за тмъ экономка вышла.

Люсиль задыхалась отъ смха.

— Ха, ха, ха! Неоцненная продлка! Милйшая баронесса увезла съ собой ключъ отъ погреба!

Вдругъ она быстро приподнялась, съ выраженіемъ дикаго торжества откинула со лба локоны, охватила руками приподнятыя колни и съ минуту молча смотрла злобно сверкавшими глазами на золовку, которая безмолвно ходила быстрыми шагами взадъ и впередъ по комнат.

Эта молодая женщина, чужеземный типъ и цвтъ лица которой не допускали предположить въ ней германское происхожденіе, и которая, проворно ступая по паркету маленькими обутыми въ мягкіе башмаки ножками, перебгала отъ одной стны къ другой, напоминала стрекозу, скрывшуюся отъ бури въ перепутавшихся темныхъ втвяхъ и отчаянно старавшуюся вырваться оттуда.

— Что я всегда говорила, донна де Вальмазеда? — спросила насмшливо Люсиль. — Разв я что-нибудь преувеличила, изображая эту чопорную баронессу фонъ Шиллингъ самой противной женщиной на свт, non plus ultra[23] зависти и злобной ревности?… Она мрачна, какъ ночь, и терпть не можетъ насъ! Я знала, что мы будемъ ей какъ бльмо на глазу… но она хитра, эта милая женщина, этого отъ нея отнять нельзя. Она ухала и такъ ограничила оставленное ею хозяйство, какъ не могли бы, конечно, сдлать порядочные люди, — лучшій способъ поскоре выжить насъ изъ дома!.. Я спрашиваю васъ, донна де Вальмазеда, что вы думаете длать? Баронъ Шиллингъ…

— Съ рыбьей кровью нмецъ, какъ это значится и въ книгахъ, — раздался въ полголоса отвтъ изъ оконной ниши, гд на минуту остановилась Мерседесъ.

— А, наконецъ-то! — вскричала съ восторгомъ Люсиль. Она, какъ наэлектризованная вскочила съ мста, и распахнула двери въ сосднюю комнату, гд Дебора, только что вымывшая маленькую Паулу, переодвала ее, а горничная разбирала сундукъ.

— Вынимайте только спальныя принадлежности, Минна, и ничего больше, — приказала она и затмъ подбжала къ оконной ниш. — Еслибъ Феликсъ зналъ, какъ нищенски насъ примутъ здсь, — продолжала она торопливо, какъ человкъ, поступающій по старой пословиц: «куй желзо, пока горячо», — онъ ни за что не послалъ бы насъ въ это гнздо домовыхъ, изъ котораго бжала сама хозяйка, такъ какъ боится ихъ… И уходя изъ дома, эта милая женщина лишила его всякаго комфорта. Видишь тамъ эти ужасные чайники и кружки съ придланными къ нимъ ручками и носиками? — и она показала на буфетъ. — Все это вытащено для насъ изъ чулана. Восемь лтъ тому назадъ полки и подставки ломились отъ серебряной и хрустальной посуды, я это отлично помню, потому что мн было тогда очень досадно, что великолпный буфетъ моей мамы не могъ соперничать съ этимъ; можетъ она испугалась, что ея драгоцнности пристанутъ къ нашимъ пальцамъ?

Это маленькое злобное созданье, шумя шелковыми юбками, проворно шныряло около стоявшей молча Мерседесъ и старалось поймать ея взглядъ.

— Мы, конечно, отправимся въ Берлинъ, Мерседесъ? — тихо спросила она нжнымъ ласковымъ голосомъ. — Намъ не остается ничего другого… Феликсъ хотлъ дать дтямъ нмецкое воспитаніе — гд же лучше какъ не тамъ? самое настоящее первобытное нмецкое воспитаніе!.. И для меня какое бы это было счастіе! — Она сжала обими руками голову, какъ бы боясь лишиться разсудка отъ блаженства. — Хотя бабушка умерла, а мама сдлала глупость, позволивъ похитить себя какому-то старост, но у меня тамъ такъ много друзей, такъ много людей, сходившихъ по мн съ ума. Боже мой, я, кажется, была бы даже рада несносному старому дураку князю Конскому!.. Мы удемъ, конечно, съ первымъ же поздомъ завтра утромъ?… Знаешь, я лично мало забочусь о томъ, что эта сбжавшая монахиня старается оскорбить меня, я стряхиваю съ себя эти коварные булавочные уколы и забавляюсь ими; но ты, ты?…