В доме своем в пустыне

Я не знал, что ему ответить, «мы» или «я», и вдруг Рыжая Тетя сказала: «Я войду» — и выпрямилась, и вошла.

Дядя Авраам увидел ее и замолчал, притихнув, как испуганная цикада. Послышались еще два-три нерешительных удара, а когда рука освободилась и от них, измиль тоже замолчал, притихнув.

Он положил матраку на подогнутую ногу, тяжело задышал и задвигался на доске. «Какая честь, какой сюрприз… — сказал он, пытаясь подняться. — Какую гостью ты привел ко мне, Рафаэль!»

Но потрясенное сердце и слабые ноги подвели его, и он споткнулся, и выпрямился снова, и снова упал, пока, наконец, сумел слегка выпрямиться и протянуть ей руку.

«Какая гостья… — повторил он. — Какая гостья…»

Рука Рыжей Тети по-прежнему висела вдоль тела, но Авраам взял ее, как будто она ее протянула, и пожал с трогательной осторожностью, потому что понимал, сколько твердости и силы заключено в его собственной руке, и вдобавок знал, что из-за длительного общения с шершавыми каменными обломками, и острыми стальными лезвиями, и твердыми дубовыми рукоятками его ладонь совсем уже не могла соразмерить силу рукопожатия.

Он снова опустился на деревянную доску, что на нашем бутерброде.

— Сидите-сидите, — сказал он. — Какие гости… Приготовить вам чашку чая? У меня есть и хорошие маслины… Ты ведь любишь побольше сахара, правда? Я помню, ты сама сказала там тогда: побольше сахара… Такие слова разве забудешь?!

— Я могу постоять, большое спасибо, — сказала Рыжая Тетя с подчеркнутой холодностью и, возможно, даже со сдержанной ненавистью, оставшейся у нее с тех дней, подробности которых я знал в ту пору лишь частично. — И спасибо тебе за чай, но я уже пила дома, — добавила она с той высокомерной любезностью, которую держала про запас для людей, не пьющих английский чай.

Но Авраам, пылая желанием услужить ей, уже добавил в жаровню несколько щепок, поставил на нее свой закопченный чайник и налил в него воду из стеклянной бутылки.

Какое-то время мы все молчали, и вдруг Рыжая Тетя наклонилась вперед и спросила:

— Так что, Авраам, вот так ты и сидишь здесь целыми днями?

Она наклонилась не так, как наклоняет голову любовница, не так, как склоняет голову мать, не так, как гнет на ветру свою головку гладиолус, а так, как опускают голову перед тем, как укусить. И хотя слова «как пес снаружи» не были сказаны, они витали в воздухе, облизывали губы и ждали своего часа.

— Я мог бы жить, как король, внутри, — спокойно сказал Авраам.

— Совершенно верно, — сказала Рыжая Тетя.

— И ты тоже могла бы, — сказал он. — Ты тоже могла бы жить в этом доме, как королева, внутри.

Тогда мне показалось, что они не замечают меня, но сегодня я уже в этом не уверен — может быть, они использовали мое присутствие, чтобы оправдать этот свой разговор.

— И тебе не трудно сидеть вот так целый день, подогнув ноги?

— Чего вдруг?! — возразил дядя Авраам. — Каждые полчаса я их меняю. Эту, согнутую, выравниваю, а эту, прямую, подгибаю. Вот так.

— А спина?

— Спина? Болит. А зачем еще мужчине спина? Чтобы сгибать, и нагружать, и болеть.

— Это вредно для здоровья — сидеть вот так целый день, не двигаясь, — сказала Рыжая Тетя. — От этого могут сделаться язвы.

— Но я иногда встаю, — возразил Авраам, — встаю и делаю несколько шагов туда и несколько шагов сюда, вот так.

И он поднялся со своей доски, проковылял вдоль мощеной дорожки к своим ступеням, и к своему столу, и к своему каменному ящику, и к своей пещере, и вернулся на свое рабочее место.

— Из-за того, что он целый день сидит вот так и работает, у него страшно сильные руки, — сказал я. — Хочешь посмотреть?

— Не нужно. Я знаю, что у него сильные руки, — сказала Рыжая Тетя. — Что еще может быть у каменотеса, кроме больной спины и сильных рук?

Но Авраам радостно улыбнулся, не обращая внимания на насмешку, звучавшую в ее словах. Я думал, что он закатает рукав рубашки и покажет ей, как движется большой мускул на его руке, как показывал это мне, но он только протянул к ней обе свои руки ладонями вверх, протянул медленно, как протягивают руки, что умоляют, а может — руки, что доказывают свою невиновность, а может — руки, которые оценивают воображаемый вес и уже готовятся к нему.

— Садись сюда, — сказал он, и мое сердце застучало быстрее.

— Куда? — удивилась она, продолжая стоять перед ним, а послеполуденное солнце, опускаясь к закату, всё багровело, высасывая красное из корней ее волос, и рисовало тот рисунок, что солнца так любят рисовать, — неясную тень жемчужины женского тела внутри голубого колокола платья.

— Садись-садись. На мои ладони. Увидишь, какие они сильные.

Я думал, она рассердится, но она лишь глянула на него, а потом на меня, с таким выражением, какого я никогда у нее не видел.

— Садись-садись, — сказал Авраам. — Это очень приятно, да, Рафаэль? Скажи ей.

— Очень, — подтвердил я, хотя про себя подумал, что Рыжая Тетя вряд ли отзовется на его предложение, и уже смирился с тем, что мне не дано будет увидеть, как дядя Авраам делает ей те «кач-покач, вверх-и-вниз», которые делал мне.