В доме веселья

Ослепительный блеск витрины с бриллиантами, еще более яркий в сравнении с ее бледным лицом, придал ее чертам отточенность трагической маски.

— Ничего не случится, я уверена, но, если есть хоть какие-то сомнения, как вы могли подумать, что я оставлю Берту?

Слова прозвучали с ноткой презрения — возможно, к нему? Что ж, он был готов рискнуть еще раз, настаивая сильнее, с неоспоримым волнением:

— Вы должны и о себе подумать…

На что с неожиданной ноткой печали в голосе она ответила, ловя его взгляд:

— Если бы вы знали, как мне это безразлично!

— Ну что ж, ничего не произойдет, — сказал он, больше для своего собственного успокоения, чем для того, чтобы ее утешить.

— Ничего-ничего, конечно! — мужественно согласилась она, и они поспешили догнать остальных.

Когда они заняли места в переполненном ресторане за освещенным столом миссис Брай, их уверенность, казалось, получила поддержку от знакомого окружения. Вот Дорсет с женой, вновь явившие миру свои привычные лица: она — занята взаимоотношениями с совершенно новым нарядом, он — скорчился от диспепсического ужаса над вопиющими домогательствами меню. Уже то, что они появились вместе в самом популярном заведении, казалось, без сомнения гласило, что они преодолели конфликт. Любопытно, как им это удалось, но важно было другое — что на время мисс Барт расслабилась, и Селден, дабы расслабиться самому, уговаривал себя, что мисс Барт обладала возможностью наблюдать супругов дольше, чем он сам.

Тем не менее, пока обед пробирался в лабиринте съестного и становилось ясно, что миссис Брай время от времени отталкивала сдерживающую руку лорда Хьюберта, общая бдительность Селдена начала притупляться, сконцентрировавшись только на мисс Барт. Это был один из дней, когда ее красота достигла такой степени, что ничего другого и не требовалось, и остальное — ее изящество, ее сообразительность, ее дар общения — было, казалось, только излишком этого дара изобильной природы. Но особенно поразило его то, как она отличалась — сотней неуловимых оттенков — от тех, кто пытался воспроизвести ее стиль. Однако именно в таком обществе полностью раскрылся прекрасный цветок, выражая состояние, к которому она сама стремилась, так что отличие ее от остальных проявилось в высшей мере, ее грация обесценивала элегантность других женщин, как и ее тонкое молчание делало их болтовню скучной. Напряжение, возникшее недавно, вернуло ее лицу ту глубокую выразительность, которой Селдену так не хватало в последнее время, и храбрость, прозвучавшая в ее недавних словах, отзывалась теперь в голосе и взгляде. Да, это была несравненная Лили — иначе не скажешь, и Селден мог позволить своему восхищению пойти вразнос, потому что личного в нем осталось мало. Он уже отдалился от нее, и не в страшный миг разочарования, а именно теперь, в трезвом свете угасшего пристрастия, в умирающих проблесках его он видел ее отчужденной от себя жестокостью выбора, который, казалось, отрицал отличие, которое он чувствовал в ней. Снова ситуация предстала перед ним во всей завершенности — тот выбор, на котором она остановилась: глупая дороговизна еды, и показная болтовня, и свобода высказываний без признаков остроумия, и свобода действий, не созданная для романтики. Вычурная обстановка ресторана, в котором их стол, казалось, выделялся особым блеском публичности, и присутствие там коротышки Дэбема из «Новостей с Ривьеры» подчеркивали идеалы мира, где видимость считалась почестью, а светская колонка заменила торжественные фанфары.

Коротышка Дэбем, летописец подобных событий, зажатый в почтительной бдительности между двумя блестящими соседями, вдруг стал объектом пристального внимания Селдена. Что он знает о происходящем и как много собирается разузнать? Его глазки были похожи на щупальца, выброшенные, чтобы поймать плавающие намеки, от которых Селдену воздух сейчас казался то сгустившимся, то снова чистым до обычной пустоты, и тогда он ничего не видел в нем для журналиста, кроме возможности описать досуг, дабы отметить элегантность дамских платьев. Платье миссис Дорсет, в частности, бросало вызов богатству словаря мистера Дэбема: оно было полно выдумки и элегантности, достойной того, что он мог бы назвать «литературным стилем». Сначала, как заметил Селден, оно слишком занимало владелицу наряда, но теперь она вполне овладела им и научилась демонстрировать его с неожиданной свободой. Но не слишком ли свободно, не слишком ли красноречиво для совершенной естественности? А Дорсет, на которого затем естественно обратился взгляд Селдена, — не слишком ли порывисто колеблется он между крайностями? Дорсет, конечно, всегда был порывист, но Селдену казалось, что сегодняшние колебания уносят его все дальше от центра.