В доме веселья

Она села, не ответив, но свет от лампы на повороте дорожки озарил ее измученное лицо. Селден сел рядом, ожидая, пока она заговорит, боясь, что любое слово, которое он выберет, может оказаться слишком грубым для ее ран, а еще его удерживало ужасное сомнение, снова вползавшее в его ум. Как все это случилось? Что за слабость так безжалостно отдала ее в руки врага? И почему Берта Дорсет вдруг стала врагом, ведь именно сейчас она так нуждалась в женской поддержке? Даже когда его чувства взбесились, негодуя на покорность мужей женам, на жестокость женщин к себе подобным, разум упрямо твердил о пресловутой связи между дымом и огнем. Память о намеках миссис Фишер, подтвержденных собственными впечатлениями, усиливая его жалость к ней, увеличили и скованность, поскольку по мере того, как он искал выход сочувствию, выход этот все более блокировался страхом совершить грубую ошибку.

Вдруг Селдена осенило, что его молчание может быть воспринято почти как обвинение, подобно молчанию тех, кого он презирал за то, что они отвернулись от нее. Но прежде чем он смог найти нужные слова, Лили опередила его вопросом:

— Не знаете ли вы какую-нибудь тихую гостиницу? Я могу послать за моей горничной утром.

— В гостинице — здесь? Вы не можете жить одна. Это невозможно.

Она отреагировала слабым отблеском былой игривости:

— Но куда податься? Слишком сыро, чтобы спать в саду.

— Но должен же быть кто-то…

— Кто-то, к кому я могла бы пойти? Конечно — и много, но в этот час?.. Вы же знаете, мои планы изменились несколько неожиданно…

— Боже мой, если бы вы послушались меня! — выплеснул он свою беспомощность в порыве гнева.

Она все еще отстраняла его нежной усмешкой.

— Но разве я не послушалась? — возразила она. — Вы посоветовали мне покинуть яхту, и я ее покинула.

Селден увидел в муках самобичевания, что она не собиралась ни объясниться, ни защищаться, что из-за своего жалкого молчания он утратил все шансы помочь ей и что решающее мгновение упущено.

Лили, встав, замерла перед ним с каким-то омраченным величием, словно свергнутая принцесса, спокойно идущая в изгнание.

— Лили! — воскликнул он с отчаянной мольбой в голосе. — Но…

— Ах, не сейчас. — Она увещевала его сначала мягко, а затем во всей прелести обретенного самообладания. — Поскольку я должна найти убежище где-нибудь, а вы столь любезны, помогая мне…

Он собрался, приняв вызов.

— Вы сделаете, как я скажу? Ничего другого не остается, вы должны пойти прямо к вашим родственникам, Степни.

— О! — вырвалось у нее инстинктивное сопротивление, но он настаивал:

— Давайте, уже поздно, и выглядеть это должно так, будто вы отправились туда сразу.

Он потянулся к ее руке, но она удержала его последним жестом протеста:

— Я не могу… я не могу, только не это! Вы не знаете Гвен и не должны просить!..

— Нет, должен, а вы должны меня слушаться, — настаивал он, но ее страх передался и его душе.

Она понизила голос до шепота:

— А если она откажет?

— О, поверьте мне — поверьте мне! — Он мог только настаивать в ответ, и, уступив его прикосновению, она молча позволила ему вывести ее обратно на площадь.

В экипаже они продолжали молчать весь недолгий путь, завершившийся у освещенных порталов гостиницы, где остановились Степни. Там он оставил ее на улице, в тени поднятого верха кареты, а сам, отправив свою визитку Степни, принялся бродить взад-вперед по безвкусному холлу, ожидая ответа. Через десять минут двое мужчин прошли между раззолоченными хранителями врат, но в вестибюле Степни разразился окончательной вспышкой недовольства.

— Надеюсь, все понятно? — спросил он нервно и требовательно, положив руку на локоть Селдена. — Она должна уехать завтра утренним поездом, пока моя жена спит: я не хочу ее тревожить.

Глава 4