В доме веселья

— Правда мило, что Лили достала для меня приглашение? Керри Фишер ни за что не внесла бы меня в список гостей, и мне было бы так жалко не увидеть всего этого — и особенно саму Лили. Говорят, что этот потолок — кисти Веронезе, правда, ну да тебе, конечно, лучше знать, Лоуренс. Полагаю, что он прекрасен, но женщины у него ужасно толстые. Ах, они богини? Ну, мне остается только сказать, что лучше бы им быть простыми смертными и носить корсеты. Я считаю, что наши женщины намного красивее. И в этом замечательном зале все особенно хорошо выглядят! Ты когда-нибудь видел такие драгоценности? Посмотри, какой жемчуг на миссис Дорсет, — наверное, самая крошечная из этих жемчужин могла бы оплатить годовую аренду нашего «Девичьего клуба». Нет, я не жалуюсь, все очень добры и поддерживают наш клуб. Я говорила, что Лили дала целых триста долларов? Правда, она восхитительна! А потом собрала немало денег у своих друзей, миссис Брай дала нам пятьсот, мистер Роуздейл — тысячу. Мне кажется, что Лили слишком мила с Роуздейлом, но она говорит, что нет смысла быть с ним невежливой, потому что он все равно не поймет разницы. Она просто не в состоянии никого обидеть — и меня так злит, когда ее называют высокомерной ледышкой! Наши девушки в клубе никогда бы так ее не назвали. Ты знаешь, а ведь она уже дважды ходила туда со мной! Да — Лили! И видел бы ты их глаза! Одна девушка сказала, что она хороша, как ясный солнечный день в деревне. А Лили сидела с ними, и болтала, и смеялась — и совсем не из благотворительности, а потому что ей это нравилось не меньше, чем им. Они все спрашивают, когда она снова придет, и она пообещала, что… о!

Откровения мисс Фариш были внезапно прерваны тем, что занавес раздвинулся, представив первое «полотно»: группа нимф кружилась на цветистой лужайке, принимая гибкие позы «Весны» Боттичелли. Эффект живых картин зависит не только от удачно расположенного освещения или иллюзорного экрана из нескольких слоев марли, но и от соответствующей настройки внутреннего видения. Для неподготовленных умов живые картины так и остались, несмотря на все достижения искусства, лишь превосходными подобиями восковых фигур. Но тренированному воображению они посылают магические импульсы на грани реальности и вымысла. Именно таким и было воображение Селдена: он умел погружаться в пучину зрительных образов так же глубоко, как ребенок погружается в мир волшебной сказки. Живым полотнам миссис Брай было не занимать качеств, способных вызвать подобные иллюзии, и, по мановению умелой руки Морпета, картины сменяли друг друга, словно ритмично движущийся великолепный фриз, в котором мимолетные изгибы дышащей плоти и блуждающие огни юных глаз подчинялись пластической гармонии, не теряя при этом очарования жизни.

Сцены были заимствованы из старых полотен, а участники как нельзя лучше соответствовали образам, которые представляли. Например, никто более не годился на роль персонажа Гойи, чем Керри Фишер — с ее узким смуглым лицом, лихорадочно блестящими глазами и вызывающе-яркой, откровенной улыбкой. Ослепительная мисс Смедден из Бруклина изобразила роскошные линии Тициановой дочери, воздевающей золотой поднос, полный винограда, над столь же драгоценным золотом непокорных волос и богатой парчой, а молодая миссис Ван Олстин, с ее утонченной хрупкостью типичной голландки — высокое чело с голубыми жилками, прозрачные глаза и бледные веки, — представляла героиню Ван Дейка, облаченная в черные шелка на фоне арки, задрапированной белым полотном. Следом появились нимфы Кауфман, украшающие гирляндами алтарь Любви, и «Ужин» Веронезе — яркие ткани, вплетенный в волосы жемчуг, мраморная архитектура, — и живописная группа комедиантов Ватто, отдыхающих с лютнями у родника на залитой солнцем поляне.

Каждая из этих недолговечных картин будоражила восприимчивое воображение Селдена, уводя его в такие дебри фантазии, что даже сопутствующие комментарии Герти Фариш: «Ах, какая хорошенькая здесь Лулу Мельсон» или «Это не Кейт ли Корби — вон там, справа, в лиловом?» — не смогли разрушить волшебство иллюзий. Вне всякого сомнения, все актеры были так искусно подчинены сценам, которые представляли, что даже наименее впечатлительные зрители ощутили трепет от явившегося их глазам контраста, когда в очередной раз раздвинулся занавес и на сцене возникло не что иное, как просто портрет мисс Барт.