В доме веселья

Лили отложила газету и сидела неподвижно, уставившись на недописанное письмо. Теперь она понимала: он и не собирался приходить, а уехал, поскольку боялся, что не выдержит — и придет. Она встала, пересекла комнату и долго глядела на себя в зеркало над камином под ярким светом ламп. На лицо было страшно смотреть, она выглядела старухой, а когда девушка выглядит старой в собственных глазах, как же она выглядит в глазах других людей? Лили отвернулась и стала бесцельно бродить по комнате, с механической точностью отмеряя шаги между чудовищными розами на ковре миссис Пенистон. Вдруг она заметила, что перо, которым она писала Селдену, все еще торчит в незакрытой чернильнице. Она уселась снова и, достав конверт, быстро надписала имя Роуздейла. Затем взяла листок бумаги и задумалась над ним с пером в руках. Было достаточно легко написать дату и «уважаемый мистер Роуздейл», но тут же вдохновение улетучилось. Она хотела написать ему, чтобы он снова посетил ее, но слова отказывались складываться в предложение. В конце концов она начала: «Я думала…» — потом положила перо и закрыла лицо руками.

И тут же вскочила при звуке дверного звонка. Было еще не так поздно — всего-то около десяти, — и, возможно, это записка от Селдена или он сам там, за дверью! Объявление о его отплытии, возможно, было ошибкой, это другой Лоуренс Селден уплыл в Гавану… Все эти варианты мелькали в голове, внушая ей, будто она все же увидит его или получит от него весточку, за те мгновения, пока дверь гостиной не открылась, чтобы впустить слугу с телеграммой.

Лили разорвала ее трясущимися руками и прочла имя Берты Дорсет под сообщением: «Решили неожиданно уехать завтра. Не хотите ли присоединиться к нам в круизе по Средиземному морю?»

Книга 2

Глава 1

На ступеньках при входе в казино Селдену живо представилось, что Монте-Карло более, чем любое другое место, где он бывал, обладает даром приспосабливаться к настроению каждого человека. У его собственного нынешнего настроения город перенял веселое радушие, которое разочарованному взору вполне могло показаться обманчивой маской. Такой искренний призыв к участию, такое откровенное признание праздничной жилки в человеческой природе подействовали освежающе на разум, измученный длительной напряженной работой в обстановке, призванной дисциплинировать чувства. Селден рассматривал белое квадратное здание, возведенное с экзотическим архитектурным кокетством, или старательную имитацию тропических садов, или группы людей, слонявшихся на переднем плане лиловых гор, предлагавших забытые в поспешной смене мизансцен прекрасные декорации, он впитывал всю полноту света и досуга и чувствовал, как постепенно исчезает отвращение к жизни, терзавшее его последние месяцы.

Зима в Нью-Йорке представляла собой бесконечную перспективу обремененных снегом дней, чтобы смениться к весне промозглым солнечным светом и неистовыми воздушными вихрями, когда уродство мира царапало глаз, как песчаный ветер — кожу. Раньше Селден, погруженный в работу, говорил себе, что внешние условия не имеют значения для человека в его положении, что холод и уродство — хорошее тонизирующее средство, дабы успокоить чувства. Когда срочное дело призвало его для переговоров с клиентом в Париж, он неохотно расстался с конторской скукой, и только сейчас, покончив с делами и ускользнув ненадолго на юг, снова обрел вкус к наблюдениям — утешение тех, кому жизнь интересна на самом деле.

Неисчерпаемость ее очарования — вечное удивление контрастам и подобию! Все ухищрения и лики этого весеннего представления овладели им, когда он, спустившись по лестнице к Казино, помедлил у дверей. Он не был за границей лет семь — и как же изменила его новая встреча! Пусть в глубине ничего не изменилось, вряд ли вершины остались теми же. И это было лучшее место, чтобы выявить полноту обновления. Незыблемые красоты, возможно, оставили бы его прежним, но этот шатер, разгульно растянутый на день, стал для него укрытием, забвением, отделив его самого от его неподвижных небес.

Была середина апреля, и чувствовалось, что прожигание жизни достигло апогея и эти пестрые компании на площадях и в садах скоро исчезнут, дабы возникнуть в других местах. Между тем последние минуты представления, казалось, достигли особенного блеска перед нависшей угрозой занавеса. Свежий воздух, изобилие цветов, насыщенная бирюза моря и неба производили эффект финальной картины, когда разом вспыхивают все лампы. Это впечатление усилилось именно сейчас: как будто преднамеренно группа людей вышла на авансцену и стояла перед Селденом с видом исполнителей главных ролей, готовя кульминацию пьесы.