В донесениях не сообщалось...

Я как услышал название знакомой деревни, так и онемел. Утешево — это же три километра от моей родины! Вон куда, думаю, мы притопали! Немного погодя спросил: «А далеко ли до Утешева?» — «А кто же ее мерил, сынок, эту дорогу? Мабуть, пятнадцать верст, а мабуть, все двадцать будет». — «А Фенинку знаешь? Фенинка, деревенька небольшая, совсем недалеко от Утешева!..» — «Знаю. Это мой обход». — «Дедушка, милый, это ж моя родная деревня! Мать у меня там живет. У матери корова есть. Я вот тебе сейчас записку напишу. Ты обязательно сходи в Фенинку, разыщи мою маму и передай ей эту записку. Она тебя обязательно накормит, молоком напоит». — «Передам. Чего ж не передать матери весточку от сына? Обязательно передам, солдат».

Понял я тогда, что находимся мы на большаке Калуга — Мосальск, и написал матери, где именно находимся и что, может быть, придется мимо родной деревни проходить, так что, может, и повидаемся. И приписал, чтобы накормила старика.

Наступила ночь. Не спится — душа горит. Задремал немного: мать перед глазами встала, что-то говорит мне, говорит, говорит, а я ничего понять не могу. Вроде как что-то об отце…

Вдруг — тревога. Построились, заслушали приказ: выступить по направлению к Сухиничам. Сердце мое колыхнулось: это ж совсем в другую сторону от моей деревни. Иду я в пыли, среди своих товарищей, сон свой вспоминаю и думаю: ну вот, мама, и повидались мы с тобой…

Сухиничи все разбиты. Вокзал в руинах. Долго в городе не задержались. Снова выступили. Шли долго. Вышли к деревне. Деревня большая. Людей нет ни души. Тишина. Ни курицы, ни кошки. Только ветер в застрехах гудит. Деревня стоит на двух холмах. Внизу ручеек. Деревня эта называется Холмищами. Миновали мы эту деревню и расположились в лесу.

Хорошо мне запомнилась та местность. За лесом протекала речка, за речкой поле ржаное, так, помню, горбом к горизонту и восходит. Вдали церковка виднеется. Вырыли блиндаж, накатали настил. Ждем дальнейших указаний.

И вот когда мы однажды собрались идти на кухню, к нашей землянке подошел обозник с длинной, до пояса, бородой. Оказалось, что это мой дядя Василий Евгеньевич! Вот было радости! В тот же день к вечеру получил я весточку от отца — письмо. Писал он уже из дому. Значит, не обманул меня майор из политотдела дивизии. Отец писал, что все хорошо, что добрался до дому благополучно.

Вскоре пришло письмо и от матери. «Сынок, — писала она, — приходил какой-то старичок нищий, передал от тебя записку. Я его накормила, напоила. Собрала тебе мешок сухарей. Сухари те вся деревня мне несла, когда люди узнали про твою записку. Пошла туда, в то место, которое ты в записочке означил, но там тебя нигде не нашла. Солдаты там были уже другие. Спросила я их, где же мне тебя, сыночек, найти. Они ответили: война, мол, мать, велика, где-нибудь воюет, может, рядом где, а может, и далеко уже… И тогда я развязала мешок с сухарями, которые мне для тебя, Васенька, вся Фенинка собирала, и все раздала им. Пусть, думаю, берут, пусть поедят вволюшку, сил поболе будет. Может, думаю, и моего сыночка какая-нибудь мать покормит вот так же…»

На войне, на долгих ее дорогах, часто нам навстречу выходили женщины. Старые и молодые. Выбегали девочки и совали в руки хлеб. Когда я брал этот хлеб, сердце мое запекалось болью. И всегда я испытывал огромную благодарность тем женщинам и вспоминал о матери.

— Был у меня немецкий автомат. Трофей. Модно тогда было щеголять немецким оружием. А достался мне тот автомат вот как…

Стояли мы тогда уже подо Ржевом. Из-под Сухиничей нас перебросили севернее. Полк пополнили — и туда.

Какое-то время, как всегда, стояли во втором эшелоне. Потом перебросили в первый. И сразу — на Вазузу, на тот берег. Переправились, помню, ночью. Батальон углубился в лес. Мы, связисты, разматываем катушки. За лесом показалось поле, за ним какая-то деревенька. Остановились. Новый приказ: окопаться в полный профиль на случай танковой атаки.

Танковая атака — дело серьезное. Начали спешно закапываться в землю. И усталости не чувствовали.

Пока было непонятно, где немцы. Из деревни они ушли сразу, как только увидели нашу колонну. Побросали все, даже кухню свою забыли. И вдруг по цепи: «Тихо сняться и уходить». Еще не рассвело. Возвращались по проводу. К утру вышли на опушку, подзаправились трофейными галетами и консервами. Уснули как убитые.

Утром наладили связь. Немцы из минометов постреливают. Время от времени бомбят переправу через Вазузу. Ни боеприпасов нам, на этот берег, ни продовольствия почти не поступало: так основательно немцы опекали переправу.

Выставили мы боевое охранение — отделение пехоты. Наш командир взвода и один связист ушли с боевым охранением к опушке леса. Время от времени я выходил с ними на связь и тут же докладывал начальству: все спокойно. И вдруг утром, чуть только рассвело, пропала связь с группой боевого охранения. Беру автомат и иду по нитке.