В донесениях не сообщалось...

Нашу пехоту на плацдарме прижали очень сильно, и надо было срочно поддержать славян. Нам сказали, что наша пехота будет обозначать себя красными ракетами. Ракеты они будут пускать в сторону немцев. Поэтому решили так: как только увидим ракеты, так сразу и бомбить, бомбы как раз к немцам и прилетят. Этот прием мы уже хорошо знали. И бомбить, и стрелять к тому времени мы уже научились.

Пошли четверками. Пошло первое звено. Через 400–500 метров второе звено, потом, через такой же интервал, третье.

Полетели мы на плацдарм. Летим, а пехота себя никак не обозначает. Мы убрали обороты, чтобы лететь помедленнее. Внимательно смотрим вниз. Стали друг над другом, следим, чтобы винтами один другого не зарубить. Я шел в третьей четверке. Вижу, дело неверное. Ушел в облака. Минуты три шел в облаках. Начал выходить. Время уже выйти, а земли нет. Наконец, вижу, внизу затемнело: вот она, земля. Дело летчика, в особенности это касается штурмовика, такое: летай в небе, а землю чувствуй. Огляделся: нет никого. Я — один. Встал в вираж. Смотрю, еще один наш идет — Костя Голышкин. Сразу качнул крыльями. Мы друг друга сразу узнавали, издали. Встали в пару. Ведущим никто не идет. То я ему в хвост захожу, то он мне. Потом, смотрю, третий наш появился — Сафронов. Сафронов был постарше нас, посмелее. С сорок третьего года воевал. Сделал знак: «Давайте ко мне». Мы пристроились. Летим. Ищем ориентиры. Видим, внизу идет железная дорога. Сразу узнали ее по очертаниям на картах: Гдыня — Бромберг. Идем хорошо. Ребята рядом опытные, бывалые. С такими в небе не страшно. Оба потом погибли. Идем. Вроде облачность поредела, видимость улучшилась. Слева железная дорога. Догоняем немецкий состав. Мы бы прошли и не тронули его — не до него нам было. Мы обрадовались, что нашли ориентир, и от него теперь надо было искать передовую, чтобы выполнить задание.

Но с эшелона нас обстреляли. Смотрим: трассы от поезда идут к нам. Н-ну, братцы! У вас — пулеметы. А у нас — бомбы, еще полный боекомплект, пушки заряжены. Мы сразу — в правый разворот, выходим на угол атаки. Пропустили эшелон под углом примерно в 60–70 градусов. Легли на бреющий. Туг уж не промахнешься. Бомба мимо состава не проскочит. Если и недолет, то подпрыгнет — и в первый же попавшийся вагон! Так и получилось. Разделали мы тот состав под орех.

Прилетели на аэродром, уже начало смеркаться. Зашли. Удачно сели. Комполка к нам: «Такие-сякие! Где были?» Докладываем: «Так и так. Отбомбили эшелон». — «Точно?» — «Так точно! Отработали — дай Бог на Пасху!..»

На другой день утром послали туда разведчика с фотоаппаратом. Тот проверил, зафотографировал нашу работу. Нам всем — благодарность.

— Наша 2-я эскадрилья удачно штурмовала переправы. Как-то так сложилось. Целая серия вылетов на штурмовку переправ, и все удачные. И задачу выполняли, и возвращались без потерь. Везло. И мы в полку считались уже мастерами по переправам.

А надо заметить, что переправы свои немцы охраняли особенно тщательно. Зенитные батареи, «Эрликоны», истребители.

Ниже Остроленки, на Западном Буге, наши разбили немецкую переправу. Но немцы быстро, как они умели это делать, навели понтонный мост.

И вот нам приказ: уничтожить понтоны и, таким образом, задержать переправу отступающих немецких колонн через Западный Буг. Действовать решили так: со своей территории на бреющем идем прямо на переправу; идем во фронт — все 12 самолетов. И по команде ведущего одновременно бросаем бомбы. А у нас у каждого по четыре стокилограммовых бомбы. Сто кило — чушка хорошая.

Так и сделали. Выскочили из-за леса на бреющем, все 12 машин, — вот она, переправа. Вот зенитные батареи, колонны техники — танки, тягачи с орудиями, мотоциклы. С ходу отбомбились. Вышли на немецкую территорию, развернулись на 180 градусов. Набрали немного высоты. Заходим в атаку и бросаем машины в пике. Ударили из пушек и пулеметов. Снаряды по трассе ложатся хорошо. Хорошо вижу свои дорожки — по воде, по понтонам, по колонне, по земле. Там, внизу, месиво. Паника.

Стал выводить самолет из атаки. И в это время немецкий зенитный снаряд ударил в мою левую пушку. Пушка располагалась в центроплане, на левой плоскости. Разворотило не только пушку, но и обшивку. Мой самолет начало швырять. Никак не вырву его из пике. Земля уже близко. С парашютом выбрасываться поздно. Смотрю, нос мой понемногу поднимается, поднимается. Вытянул кое-как. Но заметил: чем меньше скорость, тем меньше и крен. Так, на минимальной скорости, и дотянул до своей территории. Гляжу, Алеша Третьяков прикрывает меня, не бросает. Эскадрилья уже ушла вперед, домой. А Алеша со мной остался. Высоты у меня уже совсем нет, метров десять — пятнадцать. Чувствую, что самолет все ниже и ниже. Третьяков мне машет: мол, садись! Хорошо, что поле внизу. Я — на живот. И пошло меня швырять. Кувыркался долго. Но жив остался.