В дрейфе: Семьдесят шесть дней в плену у моря

Вскарабкиваюсь на твердую деревянную банку и долго ерзаю по ней, выискиваю у себя на заду хоть какую-то мякоть для амортизации тазовой кости. Мои спасители выволакивают «Уточку» на нос своей лодки, перекладывают румпель и раскручивают мотор. От стартового толчка я едва не опрокидываюсь на спину. «Уточка» подскакивает и сползает. «Клеманс» останавливается, и я показываю рыбакам, как спустить из надувных камер воздух. Из соска нижней камеры мощной струей вытекает несколько галлонов воды, «Уточка» громадной черной амебой распластывается на носу. Она тоже заслужила отдых.

Мы снова трогаемся в островной манере, рывком дав сорокапятисильному «эвинруду» полный газ. Быстрый ход лодки производит на меня странное впечатление. Волны набегают на нас, а потом мы скатываемся по их склонам, глубоко рассекая воду, так что она двумя потоками обтекает борта. Прорезанная нами борозда тянется из Атлантического океана в Карибское море. Лодка кренится так сильно, что волны лижут борта в нескольких дюймах от планширя. Надеюсь, эти парни знают, что делают.

«Клеманс» — простецкая лодка. В качестве аварийного парусного вооружения на ней используется кусок холста, обернутый вокруг длинного ствола молодого деревца с ободранной корой. В паз между обшивкой и шпангоутом засунуто стальное лезвие, обмотанное тряпицей и перехваченное липкой лентой. Под резервный бензобак приспособлен 15-галлонный пластмассовый контейнер с откидной крышкой. Когда бензин в основном баке иссякает, крышку открывают ржавой железякой, после чего капитан Жюль Паке берет в рот сифонную трубку и подсасывает топливо из запасного бака. Выдернув конец трубки изо рта, он быстро засовывает его в горловину главного бака, сплевывая за борт добрый глоток бензина. Мы снова делаем рывок вперед, но через несколько минут мотор вдруг глохнет. Капитан Жюль снимает с бедного «эвинруда» капот и копается под ним.

Рядом со мной сидит его брат Жан-Луи. У обоих братьев острые носы и веселые глаза. Они очень похожи на египтян. Жан-Луи коротко острижен, а густая шевелюра Жюля окружает его голову широким нимбом. Жан-Луи широко улыбается, показывая щербину на месте недостающего переднего зуба. Я тоже безудержно улыбаюсь.

Позади сидит Паулинус Уильяме. Его могучие мускулы круглятся и блестят, как полированное железо. Кожа его так черна, что в тени невозможно разглядеть лица. Сверкая белыми зубами, он обращается ко мне по-английски, пока остальные двое креольской скороговоркой обсуждают поведение мотора. «Осталось уже недалеко, — успокаивает меня Паулинус. — Час, не больше».

«Клеманс» опять затарахтела и рванулась вперед. Спрашиваю у Паулинуса, что за гористый остров виднеется по носу, возвышаясь над близлежащим низменным островком.

— Там остров Гваделупа. А это Мари-Галант. Назван в честь корабля Колумба.

Как ловко я угадал, найдя сушу ближе Гваделупы! Меня принесло к крошечному островку, самому восточному из всей цепи. Он так мал, что вряд ли даже отмечен на моей карте. Паулинус перекрикивает грохот мотора:

— Тебе очень повезло. Обычно мы не ловим рыбу к востоку от Мари-Галант. А сегодня решили пойти в эту сторону. Мы обходим остров и видим птицы очень далеко. Они летают так далеко в море. Мы не ходим за рыбой так далеко. Но сегодня решили посмотреть. Подходим ближе и видим, что-то есть. Думаем это, может, бочка. Приходим, а это не бочка. Это ты.

Мы огибаем южную оконечность Мари-Галант. Жюль ведет лодку так близко к берегу, что она скользит прямо по прибойным волнам, разбивающимся о древние коралловые утесы и снова откатывающимся навстречу новой вспухающей громадине. Ударяясь о скалы, возникшие из миллиардов погибших крохотных коралловых организмов, волны взрываются, высоко разлетаются фонтаном брызг. В отвесных береговых обрывах зияют пробитые пещеры, в которых эхом разносится тяжелый стук старика Нептуна в дверь матери-земли. Воображение рисует мне картину, как «Уточка» вместе со мной налетает на эти скалы; я карабкаюсь, пытаюсь уцепиться за крохотный безопасный выступ, но прибой сбрасывает меня вниз и волочит прямо по острым камням.

Я запеваю свою любимую песню — колыбельную «Лето». Лето и как стала прекрасна жизнь! Вспоминаю своих прыгучих рыб. А урожай тростника на острове, наверное, действительно большой. Я чувствую такую свободу, что, кажется, сейчас расправлю крылья и улечу в небеса. Я пою во весь голос, но звук теряется в реве мотора и шуме рассекаемых волн. Жан-Луи улыбается и говорит, что я хорошо пою. Вряд ли это так, но никогда еще слова этой песни не были так созвучны моему настроению. О да, жизнь легка и прекрасна!