В душной ночи звезда (СИ)

- Анна моя, Анна! - Бод, только взяв её за плечи, начал успокаиваться. Для него всё снова стало возвращаться на свои места.

Старуха лекарка, искоса взглянув на супругов, которые тихо целовали друг другу сплетённые пальцы рук, буркнула:

- Не время!

- Мокошь, помоги же мне! Анна, проси Мокошь стать на мою сторону! - взмолился Бод.

- Для того и принеслась сюда, как на крыльях ветра, - снова пробурчала суровая старуха, не в силах отделаться от впечатления, что её и Анну, сократив им путь, перенесла сюда какая-то таинственная сила - обе глазом моргнуть не успели!

- Покидай свой зачарованный круг. Я с тобой, - махнула она бортнику рукой.

Тот при словах о ветре встрепенулся:

- Мокошь, Серафима не одна, с ней... - и договаривать ему не пришлось.

В чёрном проёме перекошенных дверей показалась старуха Галла, она толкала перед собой насмерть перепуганного ребёнка. Микита, чумазый и грязный, с осунувшимся личиком, со взглядом маленького затравленного зверька, сначала зажмурил глазки от яркого солнца, а затем кинулся, крича и плача, к родителям.

Бод подхватил сына. Ребёнок, трепыхнувшись, метнулся с его рук на руки матери, и прижимаясь к ней всем телом, повис на шее Анны.

Микита голосил, не переставая. Жизнерадостное и доверчивое это дитя было насмерть перепугано.

- Прочь, суроки-пристреки! - зашептала над ребёнком Мокошь, сплёвывая через левое плечо. Она не заметила, что Бод сотворил мелким движением пальцев в воздухе особый знак, сказал, что положено, шевеля одними губами, и его сын стал успокаиваться.

Мокошь с гордостью глянула на родителей: "Вот так-то!"

Бод и Анна, спустившая тяжелого мальчика с рук, склонили головы, молча благодарили ничего не подозревавшую довольную собой шептуху.

На всё это понадобилось не много времени: орёл, паривший в вышине, не успел взмахнуть крылами, а цыганка не успела, пробираясь вдоль старых стен, скрыться из глаз.

Галла виновна в том, что произошло здесь!

Бод, в отчаянии схватившись руками за голову, заметался в круге.

Именно она - тот ветер, что раздувал страсти непонятной ведьмы Серафимы, пытавшейся перейти дорогу чародею. И вдвоём они чуть не одолели его! Ещё немного, и погиб и сам чародей, и ребёнок; и осталась бы Анна чёрной вдовой, одна с тремя детьми, а ещё осталось бы незаконченное дело - то, которое и привело чародея когда-то в эти края...

...Четыре года назад, забрав в семью черниговского сироту Миколу, Бод подумал было, что это и есть тот человек, которого надо ему дожидаться. Но нет. Ошибся. Приёмный сын - просто ребёнок. И, значит, надо ждать дальше...

Что ему делать с коварной старухой? Был бы просто мещанин, вышиб дух - и готово! Но ему - НЕЛЬЗЯ!

Алый самоцвет вспыхнул на мизинце.

Анна в ярости рванулась к цыганке.

Так стремительно, что льняное платье стало узко в шаге. И Бод увидел, как его кроткая голубица, упруго наклонившись, в мгновение рванула подол так, что затрещала ткань сбоку, оголив ногу выше колена и Анна метнулась, словно болотная рысь, на старуху, и что она делала - никогда не думал, что она на такое способна...

- Бей её, бабушка Мокошиха! - кричала в исступлении Анна. Она чуть не погубила моего мужа, моих деток! Это она, злобная, заморочила твою внучку! Научила! Змея подколодная! Убью!!!

В жилах Анны вскипела здоровая горячая кровь женщин, вынужденных из века в век выживать рядом с суровыми мужчинами в бедах и страстях войн и вражьих набегов. И теперь эта кровь напомнила ей, что делали разъярённые женщины, если приходилось самим заступаться за себя и своих детей.

Ого!

Не убьёт же Анна старуху?!

Ему пора вмешаться?

Анна выхватила раздвоенный сук, воткнутый в землю у кострища. И, прищемив развилкой шею цыганки к бревенчатой стене, пылая гневом и решимостью, произнесла над старой Галлой:

- Ты думаешь, он, - Анна кивнула на мужа, - пощадит тебя? Ты не боишься его? Правильно. Но слишком много ты знаешь. А потому не уйдёшь отсюда. Бойся моего гнева! Я не... (Анна запнулась: чуть не произнесла слово "чаровница", но вовремя опомнилась - не для чужих ушей!), дёрнула рогатину:

- Я не он - уж мне-то, простой, всё дозволено. Ты, ты навела ведьму на мою семью! Помогала ей! Мучила моё дитя, покусилась на мужа - убью тебя! - и Анна потянула рогатину вверх, подняв старухе подбородок.

Галла почувствовала, что женщина не шутит. Она зыркнула на людей. В глазах лекарки такая же ярость и угроза, а Бод опустил веки. Если он промолчит, сейчас разобьют её бедную голову! А, может, ещё не всё потеряно? И Галла прохрипела:

- Пусть твой хозяин тебе подтвердит: женщина, обагрившая руки кровью, лишает всю семью чуров-хранителей. А про смертный грех ты и сама от попа знаешь. Подумай, прежде чем карать меня!

И Анна сдалась - отступила, тяжело дыша.

- Живи и бойся! - произнесла она, наведя указательный палец, как дуло гаковницы*, на старуху. И цыганка прекрасно поняла смысл сказанного, и никогда, до самой смерти, не забыла, как трепала эта яростная волчица её старое тело, не простила Анне её приговор.

***

Самка всегда смелее и отчаяннее самца. Самка дерётся до самозабвения,