Въ двѣнадцатомъ часу

— Не сравнивай моей благородной науки съ вашими дурачествами! закричалъ Бенно запальчиво: — и потомъ, что тутъ излечилось по твоей милости? И скорѣе не чрезъ твое ли вмѣшательство въ чужія дѣла, отнюдь тебя не касающіяся, все это ухудшилось, до такой степени ухудшилось, что хуже и быть не можетъ? что сталось съ тѣмъ благородномыслящимъ человѣкомъ, какимъ ты прежде былъ, который для одного себя и счастья не хотѣлъ, желая, чтобъ и другіе принимали въ немъ участіе? Да, гдѣ тотъ человѣкъ, который только счастьемъ другихъ былъ самъ счастливь? Какое счастье ты внесъ въ это семейство? Ты отнялъ жизнь у благороднѣйшаго, честнѣйшаго человѣка, ты отнялъ отца у дѣтей. И неужели ты думаешь, что всѣмъ этимъ тебѣ одному пріятнымъ, ты сдѣлалъ счастливою мистрисъ Дургамъ? Можешь ли ты поистинѣ наслаждаться своимъ счастьемъ, купленнымъ цѣною смерти честнаго человѣка? И въ минуту самыхъ очаровательныхъ грёзъ не будешь ли ты содрогаться при воспоминаніи о немъ? И что скажетъ твоя возлюбленная, когда дѣти станутъ у нея спрашивать: «Мать, гдѣ нашъ отецъ?»

Съ такой горячностью чувства никогда еще не случалось ему говорить и его убѣжденія произвели свое вліяніе на Свена. Но именно по чувству сознанія, что нельзя опровергать разумныя причины Бенно, Свенъ тѣмъ съ большей запальчивостью отвѣчалъ ему:

— Какъ можешь ты бросать па меня отвѣтственность за послѣдствія отношеній, которыя гораздо прежде носили въ себѣ зародыши гибели? Вотъ въ этомъ-то именно заключается проклятіе грѣха, что онъ постоянно рождаетъ новое зло. Горе человѣку, когда онъ становится между двумя существами, которыхъ природа создала другъ для друга! Горе тому, кто бросается между двумя огнями, которые неудержимо стремятся другъ къ другу! Пускай тогда не жалуется, если пламя его поглотитъ... Нѣтъ, Бенно, нѣтъ, несмотря на всѣ твои слова, онъ долженъ былъ умереть! Не таковъ онъ былъ человѣкъ, чтобъ добровольно выпустить на свободу то, что ему разъ въ руки попало — нѣтъ, ужъ этому не бывать! И насколько я понимаю, другого выхода не было; онъ долженъ былъ умереть, не для меня — ничего я не хочу для себя! — но для нея, чтобъ она могла свободно наконецъ взглянуть на жизнь и отдаться человѣку, котораго она истинно любитъ, потому что онъ ее истинно понимаетъ. Что на меня палъ жребій быть этимъ человѣкомъ — это случай. Никогда я не добивался и не надѣялся такого счастья. Но если на долю мою выпало это счастье по ея свободному выбору, то я хочу этимъ воспользоваться наперекоръ всѣмъ филистерамъ, которые искони-вѣковъ имѣли право открещиваться отъ всего, что не подходитъ подъ узкую рамку ихъ пошлыхъ умозрѣній.