В движении. История жизни

Я был не очень уверен в том, что смогу адекватно оценить сценарий: в целом ряде аспектов он точно воспроизводил то, как обстояли дела в действительности, но, с другой стороны, там были сюжетные линии абсолютно вымышленные. Я вынужден был отказаться от того, чтобы называть фильм «своим»: сценарий был не мой, фильм был не мой, и я не контролировал производство. Мне было трудно сказать это самому себе, но, сделав это, я почувствовал серьезное облегчение. Я стану консультировать, давать советы, помогать группе сохранить верность и самой истории, и медицинским деталям. То есть я сделаю так, чтобы фильм отправился к зрителю в максимально качественном виде; но не буду нести за него ответственность[71].

Страсть, с которой Роберт Де Ниро стремится постичь то, что собирается сыграть, постичь в мельчайших деталях, вошла в легенду. До этого я никогда не был свидетелем того, как актеры занимаются изучением своих персонажей – изучением, в результате которого они в конечном итоге и становятся персонажами.

К 1989 году почти все пациенты с постэнцефалитным синдромом в больнице «Бет Абрахам» уже умерли, но было еще девять таких же пациентов в больнице «Хайлендз» в Лондоне. Боб счел крайне важным посетить их, и мы отправились туда вместе. Он долгие часы проводил с пациентами, беседуя с ними и записывая их на пленку, с тем чтобы потом изучить их речи в деталях. На меня огромное впечатление произвело то, сколько внимания и сочувствия Де Ниро проявил в этих беседах, и, я думаю, пациенты тоже были тронуты вниманием, которое к ним редко проявляли.

– Он реально интересуется тобой, смотрит тебе прямо в душу, – сказал мне на следующий день один из пациентов. – После доктора Пурдона Мартина никто этого не делал. Он действительно пытается понять, что с тобой происходит.

Вернувшись в Нью-Йорк, я встретил Робина Уильямса, который должен был сыграть врача, то есть меня. Робин хотел видеть меня «в деле», рядом с пациентами, с которыми я работал и жил в «Пробуждениях», а потому мы поехали в больницу «Младших сестер», где лежали двое больных с постэнцефалитным синдромом. Они получали леводопу, и я их вел уже несколько лет.

Несколькими днями позже Робин приехал ко мне в больницу в Бронкс. Какое-то время мы провели в очень шумной гериатрической палате, где с полудюжины старичков громко и невнятно орали что-то друг другу. Потом, когда мы ехали назад, Робин неожиданно взорвался серией имитаций того, что он слышал в палате, в совершенстве воспроизведя и голоса, и манеры каждого из пациентов. То, что он слышал, будто овладело им – он досконально запомнил столь разные особенности больных и само содержание их разговоров. «Мимикрия» – слишком слабое слово для того, чтобы описать эту силу схватывания и мощь воспроизведения чужого голоса и чужого поведения, которые в чрезвычайной степени были развиты в Робине, а ведь его имитации были, кроме всего прочего, проникнуты юмором, чувственностью и креативностью. Но это, как я понял, был только первый шаг на пути изучения актером своей роли[72].

Вскоре и я стал объектом исследования. После первых нескольких встреч Робин начал, как зеркало, отражать мои индивидуальные особенности поведения, позы, походку, манеру говорить – все то, о существовании чего я не задумывался. Видеть себя в этом зеркале было не очень уютно, но мне нравилось находиться рядом с Робином – ездить с ним в машине, сидеть за столом, смеяться его блестящему, искрометному остроумию. Меня восхищал и огромный диапазон его знаний.

Через несколько недель, когда мы с Робином разговаривали о чем-то на улице, я застыл в характерной для меня задумчивой позе и неожиданно заметил, что Робин ее полностью повторяет; но это не было имитацией – он стал мною. В известном смысле у меня появился брат-близнец, только много моложе меня. Это нас обоих несколько обеспокоило, и мы решили установить некую дистанцию, чтобы Робин смог сформировать собственный характер – основанный на мне, но со своей жизнью и своими индивидуальными чертами[73].