В движении. История жизни

Рен был озадачен, и Майклу пришлось ему объяснять, что для особо опасных преступников в лондонском «Тауэре» есть специальная камера, где преступник не может чувствовать себя удобно ни в одном из положений, которое примет его тело.

Но обреченным он был или нет, Майкл после смерти матери чувствовал себя все более одиноким. В нашем большом доме жили теперь только он да отец. Сюда даже перестали приезжать отцовы пациенты, поскольку консультационный кабинет он перевел в другое место. Друзей у Майкла никогда не было, а его многолетние отношения с товарищами по работе были хорошими и ровными, но лишенными тепла. Единственной любовью Майкла был наш старый боксер, Бутч, но тот одряхлел, страдал от артрита и не мог уже составить Майклу достойную компанию на прогулках.

В 1984 году основатель фирмы, где Майкл работал почти тридцать пять лет, ушел от дел и продал фирму более крупной компании, которая сразу же уволила всех старых служащих. И вот в пятьдесят шесть лет мой брат остался без работы. Он изо всех сил пытался чему-нибудь научиться – писать на пишущей машинке, стенографировать, вести бухгалтерию, но вскоре обнаружил, что эти умения в быстро меняющемся мире оказываются все менее и менее востребованными. Преодолевая чувство страшной неловкости (до этого он никогда сам не искал работу), Майкл сходил на два-три собеседования и получил отказ. В этот момент, я думаю, он и отказался от мысли работать дальше. Майкл бросил свои долгие прогулки, зато пристрастился к курению: часами сидел в гостиной, курил и смотрел в пространство – таким он мне и запомнился, когда я приезжал в Лондон в середине – конце 1980-х годов. Именно тогда в первый раз в жизни (по крайней мере, он в этом впервые признался) он стал слышать голоса. Эти «диджеи» (он произносил «дай-джеи»[74]), как он мне говорил, используя некие сверхъестественные радиоволны, контролировали его мысли, передавали их на далекие расстояния другим людям и навязывали ему свои.

В этот момент Майкл заявил, что ему нужен собственный врач, но не отец, который всегда следил за его здоровьем. Новый врач, увидев, что Майкл теряет в весе и выглядит бледным (и совсем не потому, что не отдыхает), провел обследование и установил, что у него анемия и гипотиреоз. Как только Майклу прописали тироксин, железо и витамин B₁₂, к нему вернулись силы, а через три месяца исчезли и голоса «диджеев».

В 1990 году, в возрасте девяноста четырех лет, умер наш отец. Хотя живший в Лондоне Дэвид и его семья все эти годы были большой поддержкой для отца и Майкла, стало понятно, что брату одному не удастся существовать в большом доме номер тридцать семь на Мейпсбери-роуд или даже просто одному в квартире. После долгих поисков мы остановились на пансионате, предназначенном для пожилых евреев с психическими заболеваниями, который находился неподалеку, в доме номер семь по той же Мейпсбери-роуд. Здесь за Майклом, который теперь вернул себе приличную физическую форму, будут хорошо присматривать, и ему будет уютно в знакомых краях, где он без труда сможет добраться и до синагоги, и до банка, и до знакомых магазинов.

В пятницу вечером Дэвид и Лили станут брать Майкла на шабат. Моя племянница Лиз будет его регулярно посещать и справляться о его нуждах. Майкл согласился со всем этим с той мерой благосклонности, на которую был способен, а потом пошутил по поводу переезда, сказав, что за свои неполные семьдесят лет путешествовал только один раз – из дома номер тридцать семь в дом номер семь по Мейпсбери-роуд. Из всех связей, которые у Майкла были в семье, самой тесной была связь с Лиз – она на некоторое время вытаскивала его из его мрачных состояний, и они болтали и смеялись.

Пансионат «Илон-Хаус» роль свою выполнил на славу, предоставив Майклу нечто подобное обществу, а также обучив его некоторым практическим навыкам. Когда я приезжал к нему, он готовил мне в своей комнате чай или кофе, чего дома никогда не делал. Он также показал мне в подвале стиральную машину и сушилку – там он занимался стиркой, хотя раньше и подумать об этом не мог. Более того, он не только делал это для себя, но и помогал другим обитателям, постепенно, шаг за шагом, обретая в этом маленьком сообществе пациентов и врачей и некий статус, и некий авторитет.

Майкл больше почти ничего не читал («Не присылай мне книг!» – писал он как-то мне), но сохранил в памяти плоды чтения, которому ранее отдавал дань, и стал бродячей энциклопедией, с которой его соседи могли консультироваться. Помнится, в прошлом на него и внимания не обращали или, в лучшем случае, воспринимали как нечто само собой разумеющееся; теперь же он мог похвастаться статусом знатока и мудреца.

Всю жизнь не веря ни одному врачу, он теперь полностью доверился Сесилю Хелману, который вел его и прочих пациентов пансионата[75].

Мы с Сесилем вели дружескую переписку, и он часто писал мне о Майкле. В одном из писем я прочитал: