В движении. История жизни

Майкл сейчас в прекрасном состоянии. Персонал описывает ситуацию как «блестящую». Каждую пятницу вечером в «Илон-Хаусе» он совершает кидуш, и делает это хорошо. Наше маленькое сообщество считает его кем-то вроде раввина, и я верю, что это значительно повышает уровень его самооценки.

Как-то Майкл написал мне: «Я исполняю Святую Миссию, я думаю». То, что слова «святую» и «миссию» он написал с заглавной буквы, а слово «думаю» подчеркнул, говорило об изрядной доле иронии и юмора в отношении самого себя.

Когда в 1992 году от рака легких умер Дэвид, Майкл впал в депрессию. «Это я должен был умереть», – сказал он и в первый раз в жизни совершил попытку самоубийства, выпив целую бутылку сильного кодеинового сиропа от кашля (он потом долго спал, и ничего больше).

Во всем остальном последние пятнадцать лет жизни он провел в относительном покое. Он помогал другим; у него была роль, имелся статус, которого раньше, когда он жил дома, у него не было. Некая жизнь у Майкла протекала и за пределами «Илон-Хауса», когда он выходил прогуливаться по соседним улицам и заходил пообедать в ресторан «Уилсден-грин» (он любил на обед яичницу с беконом и предпочитал ее кошерным блюдам, которые подавали в «Илон-Хаусе»). Лили и Лиз, вдова и дочь Дэвида, продолжали приглашать его в пятницу вечером. Когда я приезжал в Лондон, то останавливался в гостинице неподалеку (наш дом был продан) и приглашал Майкла на воскресный ланч. Пару раз Майкл приглашал меня в свой ресторан и, изображая радушного хозяина, оплачивал счет, что приносило ему огромную радость. Когда я его навещал, он всегда просил меня принести ему бутерброд с копченым лососем и блок сигарет. Я был рад исполнить его просьбу в отношении бутербродов – я и сам обожал лосося; но сигареты мне нравились меньше – Майкл превратился в заядлого курильщика и выкуривал в день до сотни сигарет (их стоимость почти равнялась тем суммам, которые шли на его содержание)[76].

Курение вредило здоровью Майкла, став причиной не только кашля и бронхита, но и аневризм артерий ног. В 2002 году одна из подколенных артерий у него оказалась заблокированной, почти полностью прекратив подачу крови в нижнюю часть ноги, которая стала бледной и холодной. Возникли и сильные ишемические боли. Майкл тем не менее не жаловался, и только когда все увидели, что он хромает, его отправили к врачу. К счастью, хирургам удалось спасти его ногу.

Хотя Майкл часто и называл себя «обреченным человеком», заявляя об этом гулким голосом всем и всякому, в ежедневных своих встречах он был не очень эмоциональным. Бывали, однако, моменты, когда его суровость уступала место более мягким эмоциям. Наш племянник Джонатан навестил Майкла со своими сыновьями, десятилетними близнецами, и малыши буквально прыгнули на своего дядю, которого никогда до этого не видели, и принялись осыпать его ласками и поцелуями. Майкл поначалу напрягся, потом смягчился, потом рассмеялся и обнял племянников с теплотой и искренностью, которых никто в нем не видел (и не чувствовал) много лет. Джонатан, который родился в 1950-е годы и не застал Майкла «нормальным», был невероятно тронут.

В 2006 году у Майкла закупорилась артерия на другой ноге, и он вновь не жаловался, хотя и понимал всю опасность положения. Он физически слабел; если ему отнимут ногу или у него обострится бронхит, «Илон-Хаус» уже не сможет держать его у себя. Тогда его переведут в дом престарелых, где у него не будет ни свободы, ни личности, ни роли, которую он мог бы играть. Жизнь в таких условиях, понимал Майкл, станет невыносимой и лишенной смысла. Именно тогда, как я понял, он и захотел умереть.

Последняя сцена жизни Майкла разыгралась в приемном покое больницы, где его должны были оперировать и, как он думал, ампутировать ногу. Лежа на носилках, он вдруг приподнялся на локте и сказал:

– А не выйти ли мне покурить?

После чего упал и умер.

В конце 1987 года я встретил в Англии Стивена Уилтшира, мальчика, страдавшего аутизмом. Я был поражен его в высшей степени детализированными рисунками архитектурных сооружений, которые он начал создавать в возрасте шести лет: ему нужно было только бросить взгляд на сложное здание или городской пейзаж в целом, прежде чем аккуратно воспроизвести их по памяти. В тринадцать лет он уже опубликовал книгу рисунков, хотя оставался замкнутым и почти не говорил.