В движении. История жизни

Мне было интересно понять, что лежит между способностью Стивена мгновенно «записывать» визуальную сцену и умением воспроизвести ее в мельчайших деталях. Я хотел узнать, как работает его сознание, каким оно видит мир. Кроме того, неплохо было бы выяснить его возможности в эмоциональной сфере, а также в плане взаимоотношений с другими людьми. Страдающие аутизмом люди, в классическом смысле, считаются абсолютно одинокими, неспособными поддерживать отношения с другими людьми; они глухи к чувствам тех, кто их окружает, им чужды юмор, любовь к игре, спонтанность реакций, креативность. Аутисты – это, если использовать терминологию Ганса Аспергера, «умные автоматы». Но даже беглое знакомство со Стивеном произвело на меня более приятное впечатление, чем я ожидал.

В течение двух последующих лет я много времени проводил со Стивеном, а также его учителем и наставником Маргарет Хьюсон. Рисунки Стивена были опубликованы и произвели фурор, и теперь он ездил по всему миру и рисовал различные здания. Мы вместе посетили Амстердам, Москву, Калифорнию и Аризону.

Я встречался с различными специалистами по аутизму, включая Уту Фрит в Лондоне. Мы в основном говорили о Стивене и других, подобных ему, вундеркиндах, но, когда я уходил, она посоветовала мне встретиться с Темпл Грандин, талантливой девушкой-ученым с высокофункциональной формой аутизма, которую в те годы только начали называть синдромом Аспергера. Темпл, рассказала Ута, отличается блестящим умом и очень не похожа на прочих страдающих аутизмом людей, которых я встречал в разных клиниках; у нее степень доктора по специальности «поведение животных», и она написала автобиографию[77].

Фрит говорила, что аутизм не обязательно связан с серьезными нарушениями умственного развития и неспособностью к коммуникации. У некоторых людей, страдающих аутизмом, могут быть задержки в развитии и некоторая невосприимчивость к социализированным формам общения, но их отличает полная дееспособность, а в некоторых отношениях они могут быть даже более одаренными, чем обычные люди.

Я решил провести день с Темпл в ее доме в Колорадо, полагая, что получу материал для интересной сноски к тексту о Стивене, который я сочинял.

Темпл изо всех сил старалась продемонстрировать радушие, но мне было ясно – она плохо понимает, что происходит в сознании другого человека. Как она утверждала, мыслит она не в терминах, связанных с лингвистическими знаками, а исключительно визуальными образами, «картинками». Она считала, что способна поставить себя на место любого представителя мира животных, и думала, как она сказала, что может «видеть все с точки зрения коровы». Эта способность, вкупе с инженерным даром, позволила Темпл стать всемирно признанным экспертом в деле улучшения условий содержания крупного рогатого скота и прочих животных. Меня поразили и ее ум, и желание общаться, столь отличные от пассивности Стивена и его кажущегося безразличия к другим людям. Когда Темпл тепло прощалась со мной, я знал, что напишу про нее большой очерк.

Через пару недель после того, как я отправил свою работу о Темпл в «Нью-йоркер», я встретил Тину Браун, нового редактора журнала, и она сказала:

– Темпл будет американской героиней.

И она оказалась права. Теперь Темпл является героиней для многих, принадлежащих во всем мире к сообществу страдающих аутизмом; ее любят за то, что она заставила всех нас увидеть в аутизме и синдроме Аспергера не неврологический дефект, а иной модус существования, предполагающий отличные от наших привычки и нужды.

Мои прежние книги показывали, как пациенты борются за то, чтобы выжить и адаптироваться (часто совершенно бесхитростно) к различным неврологическим «состояниям» или «дефектам», но для Темпл и ей подобным, как я писал в книге «Антрополог на Марсе», эти «состояния» были фундаментом жизни и часто основой их оригинальности и способности к творчеству. Я предпослал книге подзаголовок «Семь парадоксальных историй», поскольку все ее герои нашли или сами создали способы неожиданным образом адаптироваться к своим расстройствам, да еще в качестве компенсации обрели тот или иной дар.

В 1991 году мне позвонил человек (в «Антропологе на Марсе» я назвал его Вергилием), который с детства страдал слепотой в результате повреждения сетчатки и катаракты. Теперь, в возрасте пятидесяти лет, он собирался жениться, и невеста предложила ему удалить катаракту. Что ему было терять? А она надеялась, что жених сможет начать новую жизнь как зрячий.

Но когда после операции с его глаз сняли повязки, с губ Вергилия не сорвался восторженный крик: «Я вижу! Вижу!» Он тупо смотрел перед собой, озадаченный, не фокусируя взгляда на хирурге, который стоял перед ним. И только когда хирург произнес «Ну, как?», тень понимания скользнула по лицу Вергилия. Он знал, что голоса идут от лиц, и вычислил, что хаос света и теней, который он видел перед собой, был лицом хирурга.

Опыт Вергилия был почти идентичен тому, что испытал «СБ» – пациент, которого за тридцать лет до этого описал Ричард Грегори, и я много часов провел с ним, обсуждая Вергилия.