В движении. История жизни

В августе 1989 года Крик писал мне: «В настоящее время я пытаюсь разобраться с феноменом цветочувствительности, но к настоящему времени он остается для меня столь же загадочным, что и раньше». Он приложил к письму рукопись статьи «К нейробиологической теории сознания», одну из обзорных работ, которые он писал в сотрудничестве с Кристофом Кохом из Калифорнийского технологического института. Я был польщен тем, что рукопись прислали именно мне, а также тем фактом, что в развернутой дискуссии относительно того, как приступить к этому чрезвычайно сложному предмету, они, в качестве инструмента, говорили об исследовании нарушений зрительного восприятия.

Статья Крика и Коха была предназначена для ученых-неврологов и на нескольких страницах содержала огромную информацию, будучи весьма плотной и в высшей степени насыщенной техническими проблемами. Но я также знал, что Крик мог писать и вполне доступные вещи, полные остроумия и личного участия. Эти качества особенно были присущи двум его ранним книгам: «Жизнь как она есть» и «О молекулах и человеке». Поэтому я тешил себя надеждой, что своей нейробиологической теории сознания он сможет придать более популярную и доступную форму, обогатив ее примерами из клинической практики и ежедневного бытия.

Так он и сделал в своей книге 1994 года «Поразительная гипотеза».

В июне 1994 года мы вместе с Ральфом в Нью-Йорке встретились с Криком за обедом. Разговор вышел разносторонний. Ральф говорил о своей текущей работе, исследованиях зрительного восприятия у обезьян, а также делился мыслями о фундаментальной роли хаоса на нейронном уровне; Крик Фрэнсис рассказывал о своей с Кохом все расширяющейся совместной работе и о последних теориях относительно корреляции нейронной системы и сознания; я же рассказывал о своей предстоящей поездке на Пингелап, где огромное количество людей, почти десять процентов населения, страдали полной цветовой слепотой. Я собирался отправиться туда с Бобом Вассерманом и Кнутом Нордби, норвежским психологом, занимающимся проблемами восприятия; как и аборигены острова Пингелап, Нордби от рождения был лишен располагающихся в сетчатке рецепторов, отвечающих за восприятие цвета.

В феврале 1995 года я послал Фрэнсису экземпляр своего только что вышедшего из печати «Антрополога на Марсе», который содержал развернутую версию статьи «Случай с художником, пораженным цветовой слепотой», значительно улучшенную благодаря тому, что мы с ним обсуждали эту историю. Я также рассказал ему кое-что из моих впечатлений об острове Пингелап, а также о том, как мы с Кнутом пытались понять, какие изменения в его мозге могли произойти в связи с ахроматопсией. Поскольку в его сетчатке отсутствовали цветовые рецепторы, не атрофировались ли у него центры, отвечающие за конструирование цвета? Или они перестроились, чтобы выполнять иные визуальные задачи? Или они все еще ждут, когда к ним поступит соответствующая информация, и это вполне осуществимо, если применить электрическую или магнитную стимуляцию? И если это сделать, то, может быть, Кнут впервые в жизни увидит цвет? Поймет ли он, что это именно цвет, или же этот визуальный опыт будет слишком новым и ошеломляющим, чтобы его можно было подвергнуть категоризации? Такого рода вопросы, мы знали, могли страшно взволновать и Фрэнсиса.

Мы с Фрэнсисом продолжали общаться по разным поводам. Я пространно описывал ему пациента, которого я назвал Вергилий, – его зрение было восстановлено после того, как всю жизнь он оставался слепым. Я делился своими мыслями о языке глухонемых, а также о том, как у глухих певцов меняют специализацию отвечающие за звук отделы головного мозга. Более того, когда я сталкивался с проблемными вопросами, относящимися к визуальным впечатлениям или способности видеть, я всегда вел с ним что-то вроде мысленного диалога. Я думал: что бы по этому поводу подумал Фрэнсис? Как бы он объяснил этот факт? Как бы он исследовал его?

Присущий Фрэнсису творческий накал и его бурлящая креативность, поразившие меня при первой встрече в 1986 году, сочетались в нем со стремлением всегда смотреть вперед и видеть перспективу на много лет, как для себя, так и для других. Поистине, можно было подумать, что он бессмертен. Почти девяностолетний, Крик продолжал писать одну за другой блестящие проблемные статьи, не выказывая ни усталости, ни слабости и никогда не повторяясь. Поэтому для всех было ударом то, что в начале 2003 года у него возникли серьезные проблемы со здоровьем. Может быть, я чувствовал это подспудно, когда писал Фрэнсису в мае 2003 года, хотя не в этом состояла главная причина того, что я решил ему написать.