В движении. История жизни

По-прежнему два раза в неделю я вижусь с доктором Шенголдом – так я себя веду уже пятьдесят лет. Мы придерживаемся приличий: он – всегда «доктор Шенголд», я – всегда «доктор Сакс». Но именно благодаря этим условностям мы так свободны в общении. И то же самое относится к моей работе с пациентами. Они могут рассказать мне нечто, а я могу у них спросить то, что в обычном общении рассказать и спросить было бы непозволительно. И кроме того, доктор Шенголд научил меня обращать внимание на то, что лежит за пределами сознания и вне власти слова.

Для меня было большим облегчением в сентябре 1966 года прекратить лабораторные исследования и заняться лечением реальных больных в клинике в Бронксе, специализирующейся на головных болях. Я предполагал, что моей основной заботой станет головная боль и еще что-нибудь по мелочи, но вскоре я обнаружил, что ситуация здесь гораздо более сложная, по крайней мере у пациентов с так называемой классической мигренью, которая может не только стать причиной серьезных страданий, но и вызвать огромное количество разнообразных симптомов – настоящая энциклопедия неврологии.

Многие из пациентов говорили, что посещали своих терапевтов, гинекологов, офтальмологов, но так и не смогли получить от них внимание в должной мере. Эти разговоры дали мне возможность понять, что не так с медициной в Америке – здесь стало слишком много узких специалистов. А вот врачей общей практики, обычных терапевтов, которые должны формировать основание пирамиды здравоохранения, становится все меньше. Мой отец и двое моих старших братьев были врачами общей практики, и, идя вслед за ними, я решил считать себя не очень серьезным специалистом по мигреням, а обычным терапевтом, которого прежде всего и должны посетить эти пациенты. Я понял, что должен выполнить мою главную обязанность: подробно расспросить больных о всех сторонах их жизни.

У одного из моих пациентов, молодого человека, каждое воскресенье была головная боль, сопровождавшаяся тошнотой. Он описал мерцающие зигзаги, которые появлялись у него в глазах перед началом приступа, и я легко поставил диагноз – классическая мигрень. Я сказал ему, что есть средство от этой болезни и что он, как только увидит зигзаги, должен положить под язык таблетку эрготамина – это предотвратит приступ. Через неделю молодой человек с волнением в голосе позвонил мне. Таблетка сработала, головная боль не появилась.

– Да благословит вас Господь, доктор! – сказал молодой человек.

«Черт! – произнес я про себя. – А медицина-то вещь довольно простая!»

В следующие выходные я ничего не слышал об этом пациенте и, желая узнать, как у него дела, сам ему позвонил. Он сообщил мне достаточно вялым голосом, что таблетка вновь сработала, а затем произнес вещь странную и неожиданную: ему скучно! Все последние пятнадцать лет каждое воскресенье он посвящал своей мигрени – к нему приезжала его семья, он был центром всеобщего внимания. Теперь же ничего не было, и как же ему всего этого не хватало!

А через неделю позвонила сестра этого молодого человека и с ужасом рассказала, что у брата был сильнейший приступ астмы и что ему дали кислород и адреналин. Она, как мне кажется, пыталась дать понять, что именно я виновен в том, что произошло, – я каким-то образом «раскачал лодку». На следующий день я навестил больного, и он рассказал, что в детстве мучился приступами астмы, которая затем была «вытеснена» мигренью. Я же не учел эту очень важную часть его истории, обратившись только к текущей симптоматике.

– Мы можем дать вам лекарство против астмы, – предложил я.

– Нет, – покачал он головой, – мне нужно другое…

Потом подумал и спросил:

– Наверное, для меня это необходимо – болеть по воскресеньям. Как вы думаете?

Слова его застали меня врасплох, но я нашелся:

– Давайте обсудим.

Два последующих месяца мы изучали причины этой его странной потребности – быть больным в воскресенье. По мере нашего продвижения вперед мигрени становились все менее докучливыми, а к концу и вообще исчезли. Для меня этот случай был примером того, как бессознательные мотивы могут иногда провоцировать физиологические процессы, а человек оказывается неспособным увидеть свое заболевание или его лечение на фоне более широкого контекста – всей своей жизни и ее составляющих.