В движении. История жизни

В обычных, но не домашних условиях я робок и застенчив: «болтать» с легкостью и о чем угодно я не способен, я с трудом узнаю людей (это было всегда, а сейчас особенно, поскольку мое зрение значительно ухудшилось), я плохо разбираюсь в текущих процессах и событиях и мало ими интересуюсь – будь то события политические, социальные или связанные с сексом. Теперь же я еще и плохо слышу – вежливое определение того, что называется глухотой. С учетом всего этого понятно, почему я предпочитаю сидеть в уголке, стремлюсь к тому, чтобы стать незаметным, и люблю, когда на меня не обращают внимания. Все это делало меня беспомощным, когда в 1960-е годы я ходил в гей-бары, чтобы встречаться с такими же, как я: я тушевался, забивался в угол и через час уходил – одинокий, печальный, но и испытывающий некое облегчение. Но если где-нибудь, допустим на вечеринке, я встречал человека, который разделял мои интересы (обычно научные) – вулканы, медузы, гравитационные волны и так далее, – я моментально вступал в оживленный разговор (хотя через минуту я уже не смог бы узнать человека, с которым говорил).

Я почти никогда не говорю с людьми на улице. Но несколько лет назад было лунное затмение, и я вышел, чтобы посмотреть его через свой маленький двадцатикратный телескоп. Люди, двигавшиеся по оживленному тротуару, и слыхом не слыхивали об этом чудесном небесном событии, и я принялся останавливать их, говоря: «Взгляните, что происходит с Луной!» И совал им в руки телескоп. Прохожие были озадачены моим напором, но, заинтригованные невинным энтузиазмом нападавшего, поднимали телескоп к глазам, говорили «вау» и, возвращая мне прибор, благодарили: «Ну, приятель, спасибо, что дал посмотреть!» или «Ничего себе! Спасибо, что показал!».

Проходя мимо парковки напротив дома, я увидел женщину, которая скандалила с местным служащим. Я подошел к ним и сказал:

– Подождите ругаться ровно минутку. Взгляните!

И протянул им телескоп.

Ошеломленные, они прекратили орать друг на друга и стали смотреть на затмение по очереди, передавая телескоп друг другу. Потом отдали его мне, вежливо поблагодарили и вновь принялись яростно скандалить.

Похожий эпизод произошел несколько лет назад, когда я работал над «Дядей Вольфрамом» и писал главу о спектроскопии. В ту пору мне нравилось гулять повсюду с маленьким спектроскопом, глядя сквозь него на разные огни и любуясь линиями их спектра – яркими золотистыми линиями натриевых фонарей, красными линиями неона, сложными линиями галогеновых ртутных ламп и их редкоземельных люминофоров. Проходя мимо находившегося неподалеку от дома бара, я был поражен текущими изнутри разноцветными огнями и остановился, чтобы рассмотреть их через открытую дверь. Вскоре до меня дошло, что посетители, находившиеся внутри бара, серьезно обеспокоены тем, что я рассматриваю их (как они думали) через стеклышко какого-то прибора, а потому я смело вошел (это был гей-бар) и сказал:

– Кончайте болтать про секс! Взгляните на кое-что по-настоящему интересное!

Все были настолько поражены, что наступила мертвая тишина. Но мой детски-искренний энтузиазм сыграл свою роль – все принялись передавать спектроскоп друг другу, смотреть в него и комментировать то, что они видели, словами «Вау, крутяк!». После того как все посмотрели на огни, посетители бара с благодарностью вернули спектроскоп и тут же вновь принялись болтать о сексе.

Я воевал с «Ногой» еще несколько лет и наконец в январе 1983 года, через девять лет после того, как начал работу, отправил законченную рукопись Колину. Разделы рукописи (каждый) были аккуратно отпечатаны на бумаге разных цветов, хотя весь текст насчитывал в этом варианте более трехсот тысяч слов. Колин пришел в ярость, увидев, какого размера получилась книга, и ее редактирование заняло фактически весь 1983 год. Окончательная версия была сокращена до одной пятой части оригинального варианта, до каких-то пятидесяти восьми тысяч слов.

Тем не менее, передав книгу Колину, я испытал настоящее облегчение. Все эти годы меня терзало суеверное чувство, что несчастный случай, произошедший со мной в 1974 году, может повториться, пока я не издам «Ногу», – сделав это, я совершу обряд самоочищения, и злой дух, который сидит во мне, ежеминутно готовясь подставить ножку, перейдет в книгу и оставит меня в покое. Но теперь я это сделал, опасность отступила, и я мог облегченно вздохнуть.

Наше подсознательное гораздо хитрее, чем мы думаем, и десять дней спустя (в Бронксе был холодный день, и всюду образовалась наледь) мне удалось упасть особо неуклюже, повторив примерно то, что случилось со мной тогда в Норвегии.

На Сити-Айленде я заехал заправиться. Передав кредитную карту заправщику, я решил выйти из машины и хорошенько потянуться – размять затекшие спину и ноги. Но, поставив ногу на черный лед, я поскользнулся, и, когда заправщик подошел, чтобы отдать мне чек, я лежал на земле, наполовину под машиной.

– Что вы тут делаете? – спросил он.

– Загораю.

– Да нет! Что случилось?

– Я сломал руку и ногу, – ответил я.

– Вы опять шутите?

– На этот раз нет. Вызовите «скорую».