В двух битвах

Бомбежка вновь порвала телефонную связь штаба с комбригом и первым батальоном. Как раз в это время над Пронинским лесом поднималась завеса из желтоватого дыма. По переносу артиллерийского огня и по сильно участившейся пулеметной перестрелке было ясно, что гитлеровцы перешли в наступление.

Как и в прошлые дни, гитлеровцы особенно упорствовали в районе Локня-Холмского большака. Четырем танкам там удалось прорваться в глубину нашей обороны. Но пехота из переброшенных сюда по воздуху десантников не прошла. Моряки, казалось бы, вопреки всему — и своей малочисленности, и предельной измотанности, выстояли.

Седьмой и последний день мартовского наступления фашистов на Холм закончился решительной победой моряков!

Вечером командир корпуса Лизюков прислал нам специальное приказание, в котором выразил матросам, старшинам и офицерам бригады сердечную благодарность за стойкость и мужество.

Светало, когда я проснулся 14 марта. Кругом было тихо. Данные разведки говорили, что фашисты выдохлись и вряд ли в ближайшее время возобновят наступление.

Действительно, в этот день враг умерил свою активность в воздухе. И все-таки, видимо не желая полностью оставить в покое наш участок и мстя за прошедшие неудачи, немецкие самолеты небольшими группами навещали нас. Они бомбили артиллерийские позиции и развалины деревни Куземкино.

Гитлеровские летчики, конечно, хорошо видели, что в деревне, кроме одного покалеченного дома, ничего не сохранилось. Они, по-видимому, считали, что в подвалах и землянках продолжает размещаться штаб. Только этим можно было объяснить, с каким остервенением фашистские летчики пикировали на безмолвные руины небольшой русской деревушки. Их тяжелые бомбы неумолимо кромсали жалкие развалины. Штаб наш давно уже располагался в лесу, около малоприметной проселочной дороги, соединяющей Куземкино с деревней Орехово, вблизи второго эшелона бригады. Пока не был достроен блиндаж, мы с комбригом остановились в маленькой землянке связистов. Кульков уже несколько дней чувствовал недомогание. Он крепился, старался не поддаваться болезни, но вскоре окончательно слег. Не внимая нашим советам, он категорически отказывался ехать в медсанбат. Из блиндажа он перебрался в единственный, каким-то чудом сохранившийся дом начальника санитарной службы. Приказал санитарам покрепче натопить русскую печь и улегся на лежанку.

В этот день на дом и окружающие его развалины больше всего и пикировали фашистские самолеты. Позже мне рассказали, как фельдшер, оставшийся с начальником штаба и двумя санитарами, несколько раз просил его покинуть этот злосчастный дом и переехать в более спокойное место, но каждый раз Кульков отказывался, ругая фельдшера за надоедливость.

После полудня во время одного из налетов санитар, раненный пробившим стену осколком, сильно заголосил. Михаил Михайлович заворочался на печке, приподнял голову и негромко сказал:

— Унесите его в другую комнату. Перевяжите. Разорался-то как!

Он укрылся одеялом и продолжал спать. Часом позже воздушной волной близко упавшей бомбы начисто вырвало раму, и начальник штаба упал с печки. Поднимаясь, он кричал:

— Черт знает, что у вас здесь делается! Никакого порядка: то один заорет благим матом, то этот треск! — Он сердито ткнул рукой в сторону вывороченной рамы и уничтожающим взглядом посмотрел на фельдшера.

— Я же здесь ни при чем, — взмолился фельдшер. — Бомбят нас непрерывно.

— «Бомбят», «бомбят», а ты думал — тебя на войне пряниками кормить будут?! Да еще теплый душ устраивать?

— Да я ничего не думал, товарищ начальник штаба. Я хотел только пояснить...

— А если я не нуждаюсь в твоих пояснениях, тогда как? — С этими словами Михаил Михайлович указал пальцем на флягу.

Ординарец налил ему стопку, всыпал туда порошок аспирину. Михаил Михайлович сказал, что доза недостаточная. Ординар всыпал второй порошок, он залпом выпил, вытер усы, снова влез на печку, укрылся с головой, попросил накрыть его еще двумя одеялами и вскоре крепко уснул. Так до вечера и дотянул. Ночью, не почувствовав облегчения, Михаил Михайлович согласился оставить Куземкино и с большой неохотой уехал в медсанбат.

Было часов двенадцать дня, когда в землянку к нам пришел командир дивизиона «катюш» майор Котлов. Ему было немного более тридцати. С юношеским румянцем на щеках, подвижный, крепко сбитый человек. Познакомились мы с ним всего два-три дня назад, но отличную работу его дивизиона имели возможность не раз наблюдать еще раньше. Да и сам командир дивизиона нравился нам. За его внешней простоватостью скрывались воля, хорошее знание своего дела, большая энергия.