В двух битвах

Я вспомнил, что прошлой ночью в первом батальоне была сильная ружейно-автоматная стрельба. Припомнил и лаконичный утренний доклад по телефону адъютанта старшего батальона: «Отразили ночью две вражеские вылазки, есть потери. На «Шипке» без перемен». Мы тогда не придали значения сообщению о ночной перестрелке и доклад из батальона приняли как должное. Теперь вырисовывается другая картина. Выходит, о чем-то существенном вчера нам не сказали, как говорят, для «ясности» умолчали. Надо разобраться. Для начала я обратился к командиру роты:

— А почему вы с повязкой? Вас когда ранило?

— Вчера в деле, товарищ комиссар. Поцарапало немного... Врач в санитарной роте настаивал на эвакуации, но мнения наши разошлись. Я решил в роту... А по пути к начальству заскочил.

— Ясно. Расскажите-ка теперь толком, как началось и чем кончилось вчерашнее «дело»?

Заварзин замялся. Он уже понял, что попал впросак. Видно было, что досадовал на свою несообразительность. Но ему ничего не оставалось, как отвечать на прямо поставленный вопрос.

— Вчера на «Шипке», товарищ комиссар, фрицы вздумали подшутить над моим соседом.

«Шипкой» в батальоне называли небольшую, с изломами траншею, что намного выдвигалась вперед к противнику и с основной позицией была связана ходом сообщения. От этой небольшой траншеи метров через пятьдесят — шестьдесят начинались вражеские окопы. Ночью да и днем, когда тихо, оттуда можно было хорошо слышать немецкую речь. Искусно оборудованные огневые точки моряков на «Шипке» причиняли много неприятностей противнику. Траншея для гитлеровцев была неизвлеченной занозой. Особенно упорно бои за нее шли в марте. Много раз тогда фашисты врывались туда, но ни разу не могли удержать. Моряки вышибали их.

С тех пор этот выдвинутый к противнику участок обороны и получил от моряков громкое название «Шипка». И надо признать, меткое название, хотя траншея и не являлась перевалом на хребте, а обороняло ее несравненно меньше людей, чем Шипку в русско-турецкую войну. Но упорство, с которым отстаивали траншею моряки, перекликалось с мужеством героев Шипки в августе 1877 года.

Последнюю неделю враг притих и ничего не предпринимал на этом участке. Как показали последующие события, гитлеровцы рассчитывали на притупление бдительности моряков. И надежды их оправдались.

— Две роты фашистов, — продолжал Заварзин, — ночью попытались бесшумно подползти и навалиться на «Шипку». Наши открыли огонь, но с опозданием. Большей части наступавших удалось все-таки ворваться в траншею. Завязалась рукопашная. Но их, фашистов-то, больше. «Шипку» они захватили. — Лейтенант немного помолчал и продолжал: — Сосед недосмотрел. Да и внезапность сработала на фашистов. Иначе им никогда бы не досталась «Шипка», товарищ комиссар.

— Ну и дальше, дальше как развивались события? Рассказывайте!

— Дальше... — Глаза Заварзина встретились с недовольным взглядом командира батальона. Но это уже не смутило командира роты, и он продолжал: — А дальше ясно, товарищ комиссар. Выбить надо было фашистов. Сосед пытался сам поправить дело, но...

Заварзин перевел дыхание, легонько ощупал повязку на голове и снова заговорил:

— Уж очень им наша «Шипка» намозолила глаза! Это было ясно всему батальону. Да и слова комбрига вспоминали. Он очень хорошо сказал: «Своей «Шипкой» вы фашистам пистолет к самому виску приставили. Только не дайте себя спихнуть!»

— Что же все-таки было дальше? — не терпелось мне.

— Два раза мой сосед пытался выкурить гитлеровцев, но не получилось, пришлось и моих хлопцев чуть ли не всех подключить. Третью контратаку возглавил сам командир батальона.

Я взглянул на Курносова. Лицо его выражало нескрываемую досаду, а глаза говорили: «Вот болтун! Зачем вылез? Кто его просил?!»

Заварзин продолжал:

— Потасовка была так потасовка! Фашистам надо отдать должное: держались, товарищ комиссар, упорно. Им с тыла пытались помочь, но командир батальона, — он бросил взгляд на Курносова, — предусмотрительно поставил фланкирующие пулеметы и наглухо преградил подступы к ним. Получилось так, что натиска нашего они сдержать не смогли и в нужный момент подкрепить своих не сумели... Кончили еще до рассвета. В живых ни одного фашиста не осталось...

Еще хочу вам рассказать, товарищ комиссар. — Заварзин снова с признательностью посмотрел на Курносова, и утомленное лицо его осветилось улыбкой. — Навек останусь благодарен командиру батальона. Он спас мне жизнь. Уже вроде все кончили, тихо стало. Я начал малость отряхиваться. В это время сзади меня выстрел, второй... Мне обожгло голову. Оказалось, раненый фашистский офицер, что на дне траншеи лежал, — на него и внимания-то никто не обращал — вдруг приподнялся и из парабеллума стал стрелять в меня. К счастью, старший лейтенант Курносов огонь «отставил» — прикладом автомата прикончил фашиста. Но одна пуля, — Заварзин показал рукой на голову, — прикоснулась все-таки...

— И до чего крепкая башка оказалась у того фашистского обер-лейтенанта, товарищ комиссар! Приклад автомата не выдержал, раскололся, — вставил Курносов и этим как бы закончил рассказ Заварзина.