В двух битвах

— Не рисуйтесь! — уже не говорил, а кричал я.

Дерзкое поведение лейтенанта, походившего на восьмиклассника, надевшего на себя шинель взрослого человека, все больше выводило меня из терпения. Спокойно с ним уже не мог говорить. Да и нечего говорить: все было ясно.

— Везите его в Ореховку! — приказал я.

В Ореховке размещался наш второй эшелон.

В первые минуты после того, как увели лейтенанта, со мною повторилось то же, что и в тот момент, когда Кареев сообщил мне о случившемся. Я не знал, куда деваться. Ходьба по блиндажу не успокаивала, пробовал садиться — не мог задерживаться в таком положении, через несколько секунд снова вставал, начинал ходить, садился и тут же как ужаленный вскакивал. Горькая досада снова словно клещами сжала мое сердце. Сильнейшим усилием воли сдержался. Но вот проходят три, пять, десять минут. И чувства, словно морские волны утихшего шторма, постепенно начинают успокаиваться, рассудок все сильнее и увереннее овладевает положением.

Люди-то в бригаде все убавляются. Командиров и совсем мало. Уже не одной ротой командуют старшины. А враг усиливает давление. В третьем батальоне фашисты выбили моряков с очень важной позиции. Несколько попыток вернуть ее кончились безрезультатно. А положение надо восстановить обязательно! Кто возглавит штурмовую группу?

Тут же мысль возвращается к Леснову... Вспоминаю решительное выражение его глаз, угловатые, уверенные движения. Человек он, конечно, смелый, сомнений в этом нет. Завтра или двумя-тремя днями позже суд под председательством Воронцева будет его разбирать. Машинально останавливаюсь против того места, на котором стоял лейтенант. И снова передо мною его неподвижные глаза. А что он собой представляет, этот Леснов? Приглашаю кадровика, листаю дело лейтенанта. Из рабочих. Рано лишился родителей, воспитывался в детском доме. Во всех характеристиках и аттестациях отмечается: способный, энергичный, волевой, по характеру вспыльчив, невыдержан с начальниками, настойчив до упрямства. Сгоряча способен на необдуманные поступки. Последнее я разобрал с трудом. Оно приписано от руки, как дополнение к тексту, напечатанному на машинке.

Писавший эти строки оказался прав. Невыдержанность, горячность и привели Лескова к роковому шагу... А командир из него со временем мог получиться неплохой. И ранен был. Дважды.

Леснов. Постойте, постойте! Это не тот ли лейтенант, который пришел на помощь Казакову, когда тот вел неравный бой с вражескими разведчиками? Похожую называли фамилию. Конечно, дело от этого не меняется, но если о Лескове речь, еще досаднее становится. Ну а что, если...

А почему я выношу приговор? На фронте за вину, преступления расплачиваются не только смертью, но и кровью. Известны же случаи, когда суд решает заменить суровую меру посылкой на передовую, и человек, искупает вину подвигом, кровью, а то и смертью, но уже героя. К тому же в третьем батальоне важная позиция теперь у гитлеровцев. Ее нужно вернуть. Командиров нет...

Что, если Леснову предоставить возможность искупить свою вину? Поставим перед ним задачу — восстановить положение в третьем батальоне. Выбить врага с захваченной позиции и удержать ее во что бы то ни стало!

Еще и еще раз взвешиваю все обстоятельства. И снова прихожу к той же мысли. Попрошу Воронцева сегодня же разобрать дело Лескова и выскажу свое мнение.

Председатель суда, понятно, с этим не согласится, потребует суровой меры. Справедливо, конечно. Спорить с ним трудно. Логика на его стороне. Но попросим его смотреть, что называется, в корень. Когда объясним ему обстановку, он должен понять нас.

Тут же на четвертушке листа бумаги изложил свое предложение и нарочным, с пометкой на конверте: «Срочно. Вручить немедленно», отослал Воронцеву.

Перед моим мысленным взором вырос военюрист второго ранга Воронцов в момент чтения записки. Я представил до мельчайших подробностей выражение его лица, увидел, как расширились его небольшие суровые глаза и покраснели его дряблы морщинистые щеки. Конечно, он сразу же отреагирует «не пойдет!» И резким, свойственным ему жестом руки подтверди, сказанное. Но я не рассержусь на него. Не обижусь, если даже в глаза скажет что-то более резкое. Он честный и справедливый человек. В его характере — каждому преступнику вынести приговор «по заслугам».

К обеду вернулся комбриг. Я рассказал о происшедшем во втором батальоне. Константин Давыдович, видно, за день много находился, сильно устал, изрядно потрепал нервы. Сообщение он слушал внешне спокойно. Но стоило мне кончить, тут же вспылил, возмутился:

— Ах, мальчишка! Проходимец! Лучшего старшину... Судить немедленно, комиссар, и наказать по первое число!.. Ах, мерзкая душа!..

Сухиашвили нервно заходил по блиндажу, метал гром и молнии. Я подумал, что, стоит высказать свое предложение насчет Лескова, он еще больше разойдется. И костить станет не Леснова, а меня.