В двух километрах от Счастья

Конечно, никто не скрывает, в церкви тоже бывало иногда исключительно торжественно и красиво! Но там при всех свечах, и золотой парче, и великолепном пении чествовали бога и святых — лиц, никому в точности не известных, заслуги которых, может быть, даже были и выдуманы. А тут — и оркестр духовой музыки, и эта кумачовая трибуна, и эти представители, важные, как министры (с которыми гапоновцам, правда, не случалось еще встречаться), и эта гордая статуя, похожая на адмиральский памятник в областном городе… все это в честь тети Мани, хорошо всем знакомой, стоящей в своем платочке вот тут же, поблизости…

Ее можно и за рукав потрогать, к ней можно завтра зайти попить чайку (если она против тебя ничего не имеет), ее заслуги до малейшей тонкости в Гапоновке известны и отчасти принадлежат всем прочим гражданам поселка, до последнего винзаводского бондаря…

И представители с трибуны, хотя и не так хорошо знали про тети Манину жизнь и труды, тоже говорили прекрасные и возвышенные слова. Про то, что она своим самоотверженным трудом вписала золотые страницы, что она является инициатором и запевалой, награждена орденами, медалями, выбрана в Верховный Совет и дважды удостоена золотой звезды «Серп и молот».

Тетя Маня стояла, оттесненная мужиками в самый угол трибуны. Она все это слушала с удовольствием, но как-то несерьезно, посмеиваясь, как девчонка, которую вдруг, ни с того ни с сего, все стали величать по имени-отчеству.

Потом она сама говорила речь.

Тетя Маня вдруг строго посмотрела на бронзовую однофамилицу, на представителей в шляпах, на земляков (и, в частности, на Раю) и сказала:

— Я всегда желала, чтобы был какой-нибудь смысл в моей жизни. И я теперь своим сынам желаю того же самого. И всем присутствующим…

22

После тети Маминого митинга в конторе был устроен ужин (или, как Петя выражался, банкет) для гостей и местного актива.

Рая туда идти не хотела, стеснялась своего уже очень заметного живота. И Петр сказал:

— Как хочешь, Раечка… Тем более и пить тебе вредно.

Но только она пришла домой и прилегла на диван, прибежала посыльная из конторы: «Там кто-то приехал, вас требуют».

Рая покорно оделась, пошла. А там такая неожиданность — Костя Сергиевский. Тот самый передовой шахтер — кучерявый чубчик, нос лопаткой, губы как у Поля Робсона на картинке.

Этот Костя приехал как делегат от своей области на торжество, но малость опоздал — бюст уже открыли.

За столом Костя, чтоб поддержать донецкую марку, выпил, наверно, десять стопок. И перед тем, как опрокинуть каждую, он подмигивал Рае и говорил: «За вашего будущего… Хай растет счастливый». Это он про ребенка, который должен родиться.

Потом он вдруг пожелал посмотреть Раин косогор.

— Навестим рабочее место! — сказал он. — Сделаем ответный визит короля.

Второй секретарь райкома товарищ Гришин вызвался отвезти их на своем «козлике», который он называл «Иван-виллисом» и лихо водил сам.

Рая очень боялась, что после героической темнотищи, пылищи и грохота подземной лавы, после этой невероятной машины с клыками и пиками, виноградник Косте покажется ерундой, каким-нибудь парком культуры и отдыха.

Но Костя смотрел на все серьезно и почему-то грустно. Хотя смотреть на сухом и раздетом зимнем винограднике было почти что нечего.

— Все руками? — спросил он.

— Нет, что вы, — бодро сказала Рая. — У нас в совхозе тракторов разных сорок две штуки и машин грузовых пятьдесят шесть (ей не раз случалось выступать на темы механизации). И самолет можем вызвать для опрыскивания…

— Да, — сказал Костя, — конечно.

Он нагнулся и, поднатужившись, поднял из штабеля железобетонный столбик для подвязки лоз.

— Пуда три? А? Сами ставите?

— Сама, — ответила Рая. — Какая же тут может быть техника?

— Ясно, может быть, — сказал товарищ Гришин, который до райкома работал в МТС инженером. — Весь цикл уже создан, я читал в «Технике — молодежи».

— А, — сказал Костя, и вдруг стало заметно, что он здорово выпил. — Вы меня, конечно, извините, товарищ секретарь, но плохо же мы наших женщин жалеем. Мы им — вот так должники!

Он опять посмотрел на Раю.

— Вот у нас в шахте тоже… Разве для девчонок дело — вагонетки задом толкать или под землей в этой пыли работать, среди матюков и опасностей, в этих телогрейках и штанах ватных. Вот она видела…

Рая кивнула: да, да, видела… и попробовала перевести разговор на другую тему. Но не удалось.

— Вот они, женщины, всю Россию на плечишках держали и по сей день, можно сказать, держат, хоть мы с войны пришли и тоже подставились. Ты где воевал?

Гришин покраснел, весь пошел багровыми пятнами:

— Я не воевал… Я в Новосибирске, на заводе работал. Я пять заявлений подал…

— Не в том дело, — великодушно сказал Костя. — А я вот как раз здесь воевал. И лично видел, как оно все было пожжено, потоптано, побито все. И вот — на тебе, городов понастроили, садов понасадили, винограду… Все-таки мы чудо, не народ, хоть это все время в газетах пишут, что аж надоело. Но ведь нету же народа без людей! Понимаешь?